Дёрни за верёвочку
Шрифт:
– Так сказать вам мой телефон? – застенчиво напомнила она.
– Да, конечно, – согласился он из одной лишь вежливости.
Она задиктовала. Судя по номеру, это было где-то на Петроградской.
– Лады, – сказал Дима, пряча блокнот. Он точно знал, что не позвонит.
– Вы скоро прочитаете?
– Скоро.
– Ну вот, подъезжаем. Даже жалко, правда? – она запнулась. Он не ответил. – Пошла за чемоданом.
– Помочь?
– Ой нет, не надо. Не терплю, когда мне чего-нибудь носят, пальто подают, открывают двери… унизительно.
– А в кино?
Она
– Что же мне, самой в очереди стоять?
– Тоже верно. Тогда… – он вздохнул, – до скорого.
– До свидания, – она протянула руку. Дима пожал. Пальцы ее были прохладными и сухими. Равнодушными.
Ненадолго я оставил Диму.
Выйдя из поезда, Виктор Мокеев успел заметить впереди, в толпе, крутящейся как вода от винта, золотоволосую голову сбежавшей соседки. Он ожидал увидеть ее вместе с тем малахольным длинным. Но длинного не было. Сердце екнуло, и один шаг Виктор сделал шире, тело рванулось в погоню – и отпрянуло назад. Виктор знал, что будет жалеть потом, что не мог подойти, хотя она была одна. Именно это одинокое мелькание выбило почву у него из-под ног. В поезде еще можно было тешиться: «Художника ей… Моду взяли, стервы…» Здесь еще можно было бы попробовать устроить драку. Нет. Она шла одна, пихая коленом необъятный чемодан.
Она была иная.
На пути домой Виктор, как мог, старался прийти в себя: заплевал остановку, в автобусе потоптался на чьей-то ноге, нахамил бабке, жалобно пытавшейся согнать его с сиденья… Тщетно. Что-то изменилось. Он злобно позвонил домой – дома никого не было. Он грохнул баул на пол, с лязгом вогнал ключ в замок. Замок пищал, не желая открываться. Открылся-таки. Виктор ногой двинул баул в квартиру – тот зацепился за порог. Виктор пнул его. Баул встал на бок, влетел в коридор, замер, как балерина на носочках, и с мягким шумом перевернулся. Виктор еще раз поддал в его мягкий, как у маменькиного сынка, беззащитный бок. Подошел к телефону. Раскрыл записную книжку. Набрал номер. В ухо потекли безнадежные гудки, тягучие, как зубная боль. Виктор подождал, потом притиснул рычаг, шепотом матерясь. Посматривая в книжку, набрал другой номер. Опять загундел звонок. Заткнулся. Загундел. Хлоп!
– Але! – сказал недовольный женский голос.
– Ирка?
– Да… Витюша! Здравствуй! Вернулся! Ну, как отдыхалось? А знаешь, я тут замуж выскочила! Костю помнишь? Хотя нет, это ты уже уехал…
Напарник придавил рычаг, как клопа; дергая побелевшими от бешенства скулами, набрал следующий номер.
– Да? – сказал недовольный мужской голос.
– Валю, будьте добры.
– А кто это? – подозрительно осведомились оттуда.
– Мокеев беспокоит. Виктор. Друг.
– Она мне про тебя не говорила.
– Она мне и про тебя не говорила.
– Этак и по морде можно, сынок, – проникновенно сообщила трубка.
– Вот и я о том же… дедуля.
– Никаких друзей, внучек, я здесь. Валя подойти не может, моется.
– Дело серьезное. Не забудь, как выйдет, шерсть ей протереть насухо. Неровен час, ум простудит! – напарник всем весом лег на рычаг. Полистал книжку. Лицо его было пунцовым. Короткие гудки. Короткие. А теперь длинные. Гундосит. Хоп!
– Алло? – пропел нежный голосок. Приглушенно доносилась музыка, оживленный разговор, смех. Кто-то громко спросил поодаль от трубки: «Кого там черт принес? У нас все дома!»
– Оля? Это Витька.
– Витек, милый, как кстати! У меня тут пир горой, приезжай скорее!
– Много народу?
– До черта, прелесть!
– Не люблю, знаешь, свалки, – Виктор нажал на рычаг. Еще номер. Опять никого. Да что они, сговорились все, что ли?! Он исступленно встряхнул трубку, так что сдернул телефон со столика. Поймал на лету. Набрал новый номер.
– Але?
– Таня?
– Я… Валерик, да?
– Угу. Привет. Ты как там?
Смешок.
– Жду тебя. Весь месяц исключительно скучаю и жду тебя.
– Я так и думал… – Виктор, вдруг почувствовав страшную слабость, бессильно опустился на пол и привалился спиной к дивану.
– Заедешь? – спросила трубка. – А то сегодня чего-то так скучно… Ты прямо дар божий.
– Нет, я не могу. Дела, знаешь… Только что с поезда, накопилось. Проведать позвонил.
Он положил трубку. Он вспотел, и пальцы дрожали. Грипп? Какой там, японский бог, грипп… Он вдруг обнаружил, что морщится, будто от кислятины. Расслабил мышцы рта, потер руки. Никогда он не думал, что это так противно – не быть единственным.
Он спросил, где она живет, она процедила: на Большом.
На котором?
Виктор поднялся. Душа скрежетала: почему не догнал? Ну л-ладно. Сегодня крейсирую по одному Большому, завтра – по другому. Приехала – по подругам побежит, есть шанс. Есть маленький шанс найти непохожую. И лезть из кожи вон, чтобы для нее исчезли все другие. Чтобы звонить, не рискуя напороться на выеживающийся мужской голос. Чтобы звали в гости не от скуки.
Он ушел, даже не перекусив.
Он не нашел. Никто не поддержал вспышки странного в нем, все пришло в норму уже назавтра.
Я повел синхронный срез дальше. Нащупал другую нить, стремительно и неудержимо падавшую в узел завтрашнего кроссинговера. Это было уже не касание, как с Мокеевым. Это была третья нить нахлеста. В тот самый миг, когда Виктор ссыпался по лестнице, усталый и злой после всего; в тот самый миг, когда Дима благодушно пил на кухне чай и рассказывал тете Саше, как съездил, мама робко приоткрыла дверь и заглянула в комнату, держа в руке блюдце с двумя яблоками.
– Юрик, яблочка хочешь?
Юрик оторвался от книги.
– Мам, – сказал он с укоризной. – Ну стукнула бы в стенку, я бы сам пришел… – в дверь потянуло с кухни тошнотворным запахом стряпни. – Ты закрывай скорее.
Мама поспешно вошла и закрыла дверь.
– Я все равно бабушке несла, – оправдалась она.
– Ну, давай, – он улыбнулся. Взял, надкусил. Яблоко было, как вата. Он причмокнул. – Вкусное!
Мама просияла.
– Мне показалось суховатые, нет?
– Нормально, – он старался хрупать как можно задорнее. Вата не хрупала, а снималась и рвалась, как жеваная промокашка.