Дерни за веревочку
Шрифт:
– Вот выйду на пенсию и буду следить! – ожесточенно сказал Юрик. – Все равно через неделю в колхоз, не успею курс…
Он прикусил язык. Не следовало вспоминать о колхозе – для мамы это был нож острый. Юрик и сам-то боялся невесть как, хоть и бодрился. Впервые покинуть дом, ехать на какие-то работы, с незнакомыми ровесниками – нормальными, сильными, компанейскими.
Мамины глаза влажно заблестели. Юрик сразу встал.
– Ладно, съезжу, – проворчал он. – Где-то ампулы с весны оставались, ты не помнишь?
– Сейчас найду, – она вскочила, признательно улыбаясь сыну. Вспомнила про блюдце в руке. – Пойди пока, дай ей…
– Угу, – Юрик с сожалением покосился на отложенную «Иностранку». Он ненавидел поликлинику. Ненавидел белизну тоскливых стен, эфирные запахи болезней и немощей, ненавидел стоять в очередях за номерками, в очередях на прием и в очередях на процедуры, среди рыхлых стариков, торжественно уложивших мешки животов на растопыренные короткие ноги, с незастегнутыми ширинками и светящимися из-под штанин кальсонами, среди неряшливых, визгливых старух, способных разговаривать лишь о недугах и болях там и сям… Они смотрели на Юрика так, будто он посягал на какую-то их привилегию, будто не имел права занимать место в их очереди и, тем более, быть впереди кого-то из них… А в это время толпа ровесников, в которую его скоро бросят совершенно одного, купалась, играла в футбол и в баскетбол, гуляла с девушками, балагурила – эти ровесники жили, им было весело! Этого уже не наверстаешь! Можно выздороветь, можно научиться подтягиваться или даже ходить на лыжах и не простужаться, можно сдавать сессии на одни пятерки и потом стать великим ученым, можно, наверное, когда-нибудь жениться на Вике – но этого уже не наверстаешь никогда!
Юрик приоткрыл дверь в бабулину комнату, и в ноздри ударил липкий, окаянный запах лекарств. Запах его проклятия.
– Бабуль, можно?
– А-а, внучек, – елейно протянула бабуля. Голос был слабый, сиплый.
– Вот, мама яблоко передает, – угловато сказал Юрик, подходя ближе к постели. Бабуля повернулась к нему.
– Яблочко принес, хороший мой, дай тебе бог здоровья, – залепетала она, с трудом садясь и протягивая руку – белую, вялую, в синих полосах вздутых вен. Взяла, попробовала. Сморщилась, – нарочно, что ль, выбирала похуже? – тон сразу стал недовольным, резким. Откинулась на стоящие горбом подушки. – Чего ж сама-то не пришла? Заразы боится?
Это было настолько несправедливо, что слезы обиды за маму и бессильной злобы на эту ядовитую рухлядь жгуче затопили горло. Мама сидела возле бабули ночами, когда ту разбирал кашель, всегда были наготове горячее молоко с медом, пертуссин… Ставила горчичники, переодевала, когда старуха потела… А что было раньше! И что будет потом! Вся жизнь, сколько Юрик помнит, текла очерненная кошмаром бабулиных печеночных колик. Слабость с утра, измывательски упрямые отказы вызвать врача – пройдет, вы не хлопочите, я уж как-нибудь сама, я себя еще могу прокормить; уход на работу и возвращение ползком через час-полтора, надсадные стоны, рвота… Мама выносит ведро, а он, Юрик, лежит, слушая все из-за тонкой, как папиросная бумага, стенки, подкошенный вечной болью в ногах, не в состоянии ничем помочь, и стискивая кулаки, плача в подушку и заклиная судьбу: «Я никого не буду мучить… Я не доживу до старости…» И наконец далеко за полночь – соизволение: да вызови ты врачей, ведь силы нету терпеть! И нечеловечьи крики, прерываемые то новой рвотой, то требовательным: вызвала? И приезжали, и делали уколы, и спрашивали: почему не позвонили сразу. А она: доктор, я же работаю, на свои деньги живу… И доктор корит маму, и мама молчит, ведь не рассказывать же, как бабуля закрывала дверь квартиры собой, горбясь от боли, танком перла на нее и выла: я пойду-у! – и нельзя не пустить силой, потому что нельзя дотронуться, ведь стоит дотронуться, криком кричит: мне же больно!.. Кому старухи нужны, доктор, вздыхала бабуля смиренно.
– Спасибо, – тягуче сказала она и стала выбираться из-под одеяла.
– Ты куда?
– Огрызок выбросить, – бабуля, пошатываясь, встала, нащупала босыми ногами шлепанцы.
– Да я отнесу, лежи, пожалуйста! – Юрик стал рвать у нее огрызок. Бабуля не давала.
– Да что уж, – канючила она. – Не пачкай ручки-то после старой старухи. Пройдусь, мне лежать тяжело…
Весь взмокнув, Юрик выскочил из этого склепа. Мама искала.
– Ампулы, помнится, мы выбросили, – обернулась она. – У них все равно срок годности кончился. Но рецепты я нашла. Сбегаю сейчас в аптеку, и завтра ты, будь добр…
– Мам, пожалуйста, я сам схожу. Ничего же не болит…
Он привирал, конечно. Но маме знать ни к чему. Делать для него больше она не могла, а бессильное стремление помочь – самая страшная из пыток, он знал это с раннего детства.
Мама благодарно улыбнулась.
– Да ничего, я быстрее… по пути в кулинарию зайду, может, к вечеру завезли чего. Так бывает…
– Уже набегалась сегодня!
– Где это я набегалась? У плиты натопталась, это верно. Вот и прогуляюсь заодно, а то опять голова раскалывается.
– Лекарство приняла?
– Конечно. И пятирчатку, и анальгин…
– И не утихла?
– Утихла.
Юрик недоверчиво посмотрел на маму.
– Утихла, утихла, – повторила она с улыбкой.
– Ну ты хоть иди помедленнее, подыши. На улице хорошо. Я выходил до обеда.
– Да я знаю, из библиотеки-то ехала.
Мама работала в публичке.
– Все, бегу. Последи за картошкой, у меня стоит.
– Конечно, мам.
– И посмотри, чтобы бабушка не вставала.
– Конечно, мам.
– Сегодня, по идее, должен врач прийти – если без меня, ты послушай, что скажет.
– Конечно, мам.
Она наскоро причесалась. Критически посмотрела в зеркало, качнула головой.
– Совсем обвисла, – неодобрительно пробормотала она. – Мурлин Мурло…
– И неправда! – Юрик, услышав, выскочил к ней в коридор. И от резкого движения запульсировала боль в подъеме левой ноги. – Ты еще в самом соку!
– Ах ты, господи! – весело улыбнулась мама и чмокнула сына в щеку. – Ты и в этом понимаешь?
– Я во всем понимаю, только сказать не могу. Как собака.
Мама ласково засмеялась, счастливо блестя глазами.
– Умница ты моя. Ну, не скучай, – открыла дверь на лестницу. – Побежала!
– Не побежала, а прогулочным шагом! – крикнул Юрик ей вслед.
Мама опять засмеялась, и дверь захлопнулась.
Из своей комнаты уже выглядывала бабуля.
– Куда это она? – пытливо спросила она.
– В аптеку, – рассеянно ответил Юрик. – Хочет, чтоб я опять покололся перед колхозом…
Бабуля вышла вся.
– Ох, не бережешь ты матку, ох не бережешь, уж и так возле тебя бьется-бьется! Всю жизнь ведь болеешь. А сейчас вот и здоровый не можешь шаг шагнуть себе же за лекарством! Ох, эгоиста, ох, эгоиста мы вырастили безжалостного! И я-то! Здоровья остатки губила, ночей с ним не спала, пеленки стирала, а он теперь волком смотрит…
Юрик пытался читать, но не мог, пока бабуля не удалилась. Не успел он и страницы пробежать, как с кухни донесся шум воды и лязг посуды. Что это она там, с беспокойством подумал Юрик, откидывая журнал.