Держава (том третий)
Шрифт:
23 апреля газеты опубликовали статьи об отставке кабинета Витте.
Как государь и предполагал, самый ядовитый «политический некролог» по этому поводу поместил на своих страницах высокохудожественный и гуманный орган творческой интеллигенции «Адская Почта».
Константин Петрович Победоносцев, словно чиновник низшего класса, навешав супруге на уши литературную лапшу — всё же брат писателя, да и сам друг чернильницы, улизнул через дорогу от дома в портерную.
«Не только сельским батюшкам
— Витя опять чемоданы пакует… В Биарриц смыться решил. Или в Женеву. Адмирал Макаров жив! Только сказывать не велел, — вещал лохматый похмельный господин в засыпанном перхотью лоснящемся пиджаке. — Мне по телеграфу передали. Ещё долбанёт по япошкам, — долбанул из стопки и громко жахнул ею по столу. — Свобода! В депутатов мать… Кто б поверил, что Россия как Англия будет. Половой, повтори, — гаркнул он.
— В депутатов мать… Россия как Англия будет! — пропищал замухрястый половой в косоворотке и грязной жилетке, с перекинутым через руку полотенцем.
— Дур–р–рак! Выпить ещё повтори, — сунул ему ёмкость телеграфист.
— Свобода-а! — вибрирующим от сарказма голосом проверещал прыщавый субъект в чиновничьем сюртуке. — Я вот намедни прогрессивную статью в либеральный журнал «Свобода и культура» тиснул… Так мой начальник, узнав об этом, громогласно, при всём присутствии, пообещал в следующий раз башку отмотать и в мусорницу бросить. Свобода и культура, — схватился за неотверченную пока голову и монотонно забубнил:
И предок царственно–чугунный Всё так же бредит на змее, И голос черни многострунный Ещё не властен на Неве. Уже на до'мах веют флаги, Готовы новые птенцы, Но тихи струи невской влаги, И слепы тёмные дворцы. И если лик свободы явлен, То, прежде явлен лик змеи, И не один сустав не сдавлен Сверкнувших колец чешуи.— Нету никакой свободы…
«Это кто ж сочинил?» — задумался Победоносцев.
И словно отвечая на его мысленный вопрос, чиновник закончил свою мысль:
— Молодой поэт Александр Блок утверждает, что коренных изменений в стране не произошло. Как раньше начальство отвинчивало бошки, так и
дальше норовит…
«Слава Богу, что пока так, — подумал Победоносцев. — Хотя и мне начальство тоже башку отмотало… А Блока следует почитать… Но изменения есть. Если раньше в портерной зевали, дремали над рюмочкой,
— А моя жена полы не моет, — уходя, услышал телеграфиста. — На домового надеется…
«Наконец–то пошло нормальное толковище», — аккуратно прикрыл за собой дверь.
27 апреля, в не по–весеннему тёплый день, императорская чета прибыла на яхте в Петербург.
— Санни, солнышко–то какое, — радовался государь, любуясь женой, наряженной в белый сарафан и кокошник.
В Петропавловской крепости встретились с мама' и долго всей семьёй молились у гробницы Александра Третьего.
Затем на придворных каретах направились в Зимний дворец.
Императрица–мать ехала в отдельной карете.
— Ники, не слишком ли большое значение ты придаёшь открытию этой Думы? — капризно надула губки Александра Фёдоровна.
«После встречи с мама, она всегда делается какой–то нервной», — глянул в окошко Николай, умело скрыв раздражение.
— Что за праздник, если из Москвы доставили высшие государственные регалии: знамя, скипетр, державу и царскую корону.
— Сегодня недолго в ней буду, — повернулся к жене император.
— Ники, прости меня, — виновато улыбнувшись, чмокнула мужа. — Тебе так идёт преображенский мундир. Полковником ты выглядишь представительнее, нежели царём.
«Ну вот, опять неуместные умозаключения», — вздохнув, ответно поцеловал её в щёку.
— Не волнуйся, Ники. Не стоят они того, чтоб переживать, — вздрогнула от крика с тротуара:
— Амнистию-ю!
Высочайший выход начался исполнением гимна.
Стоя во фрунт и глядя куда–то в пространство, государь вслушивался в 16 музыкальных тактов, сочинённых композитором Львовым и едва сдерживал слёзы от звуков, всегда волновавших и трогавших его душу и сердце.
— Сильный… Державный… — выводил хор слова Жуковского.
«Это не просто слова, — думал он. — Это мой Отец, Дед и Прадед. Это Российская империя или просто РУСЬ… И не утеряю ли я её, согласившись на эту Думу?!» — оглядывал белые с позолотой стены Георгиевского зала и трон с красным и золотым балдахином, с лежавшей на нём императорской горностаевой порфирой.
Справа вдоль стены, по стойке смирно стояли члены Госсовета в шитых золотом и усыпанных орденами придворных и военных мундирах.
Слева, шушукаясь и переговариваясь, не обращая внимания на государственный гимн — толпа в сюртуках, крестьянских косоворотках, польских кунтушах, малороссийских жупанах и каких–то лапсердаках.
«Курчавые головы владельцев лапсердаков глядятся диссонансом среди пшеничных ярославских голов, — стараясь справиться с закипающим гневом, надел на лицо доброжелательную маску. — Финансисты, адвокаты, биржевики и прочие представители стяжательной интеллигенции», — встретился взглядом с Винавером, независимо выставившим ногу вперёд и о чём–то увлечённо беседующим с соседом.