Держава. Том 3
Шрифт:
На этот день и назначили покушение.
4-го, в пятницу, Савинков пришёл в номер гостиницы и забрал у Доры адские машины, положив их в свой вместительный саквояж: «А то в другом пледе вынесет, или в скатерти какой», – усаживаясь в сани Моисеенко, попытался подбодрить себя шуткой.
Передав бомбу Каляеву, стали ждать Куликовского. Но тот так и не явился.
«Да что за невезение? – совершенно расстроился и растерялся Савинков. – С одним метальщиком начинать акцию рискованно. Ставить Моисеенко опасно. Он извозчик. Его арест повлечёт за собой открытие полицией приёмов
– Я один его уничтожу! – догадавшись о раздумьях товарища, уверенно произнёс Каляев. – Всё беру на себя. Если великий князь поедет, я убью его. Верь мне, – до боли сжал ладонь приятеля. – Моя вина была, мне и исправлять, – уже тихо докончил он, глядя пустыми глазами в безбрежность небытия…
И Савинков с уверенностью понял, что сегодня всё получится…
В это время с козел раздалось:
– Решайте скорее, пора!
– Прощай Янек, – ответно сжал его ладонь.
– Прощай Борис, – держа под мышкой бомбу, вразвалочку и не оглядываясь, Каляев направился к иконе Иверской Божией Матери.
Но не молиться.
Дежуря здесь, он заметил, что на углу прибита в стеклянной рамке патриотическая картина, в стекле которой как в зеркале, отражалась дорога от Никольских ворот. Якобы разглядывая картину и не привлекая внимания, можно заметить выезд великого князя.
В 2 часа пополудни он заметил карету и направился через Никольские ворота в Кремль, к зданию суда.
Навстречу ему ехала великокняжеская карета с зевающим кучером Рудинкиным на козлах.
Пора… Время замедлилось и почти остановилось, как бывает в роковые минуты, и в голове зазвучало: «Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод…»
Губы его шептали за голосом в голове слова и с криком:
– Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни, – он бросился к карете и с четырёх шагов с силой метнул в неё бомбу.
Голос в голове смолк и к своему удивлению он не услышал грохота взрыва, а увидел, как в абсолютной тишине разлетелась карета, и вместе с её обломками, полетели ошмётки кровавого мяса, один из которых чувствительно ударил убийцу по щеке, приведя его в чувство. И он воспринял звуки и запах ада от взрыва адской машины.
У него закружилась голова. Неподалёку стонал кучер, что-то кричали набежавшие люди и вновь в голове возник голос: «Имя сей звезды – полынь, и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки», – ощутил, как чьи-то руки схватили его и куда-то потащили.
Полностью он пришёл в себя сидя между двух полицейских в санях.
Голова страшно ломила, а всё тело болело, словно это его разорвало на куски.
«Следует сказать что-то подобающее случаю», – подумал он, проезжая мимо здания суда с битыми окнами и испуганными в их проёмах лицами.
А
Когда его грубо выдернули из саней у Якиманской части, он прохрипел про деспота, что сидит в его мозгах:
– Надо его удалить… Избавиться от него, – хрипел он, страдая от адской боли в голове.
– Чего говорит? – спросил у одного жандарма другой.
– Ясно чего: Долой деспотизм…
– О-о! Сенсация! – стал записывать в блокнот случайно оказавшийся возле части судебный репортёр: «Революционер громко кричал: Долой деспотизм! – подумал и приписал: Долой самодержавие!, – и с обидой глянув на оттолкнувшего его жандарма, дописал: Бей сатрапов и царских опричников».
Ещё сани с убийцей не успели доехать до Никольских ворот, как к останкам мужа бросилась Елизавета Фёдоровна. Она гладила тёплую ещё руку и беззвучно рыдала, глядя на то, что несколько минут назад было её мужем – высоким и красивым человеком.
Любопытная толпа напирала, так как полиция ещё не прибыла, чтоб её оттеснить от обломков кареты и останков великого князя.
– Гляди-ка, – услышала княгиня чей-то голос, – голову разорвало, хоть раз в жизни Серёжка пораскинет мозгами…
Яростно сверкая глазами, она бросилась к толпе, и отталкивая то одного, то другого зеваку измазанными в крови мужа руками кричала:
– Как вам не стыдно… Человека убили… А вы даже шапки не снимите…
Кто-то снял, а большинство, внутренне ухмыляясь, наслаждалось видом убитой горем женщины.
– Люди! Да что с вами? – крестясь, подошла к толпе нищенка. – Ведь ЧЕЛОВЕКА убили…
Император, узнав о случившемся, заперся в кабинете, велев дежурному камердинеру никого не пускать, даже жену.
Через два часа, выйдя с влажными, покрасневшими глазами, играя скулами, протянул генерал-адьютанту исписанный лист.
Вечером вышел манифест: «Провидению угодно было поразить Нас тяжёлою скорбию: любезный дядя Наш, Великий Князь Сергей Александрович, скончался в Москве в 4 день сего февраля на 48 году от рождения, погибнув от дерзновенной руки убийц, посягавших на дорогую для Нас жизнь Его. Оплакивая в Нём дядю и друга, коего вся жизнь, все труды и попечения были беспрерывно посвящены на службу Нам и Отечеству, Мы твёрдо уверены, что все наши верные подданные примут живейшее участие в печали, постигшей Императорский Дом Наш».
Но в подданных печали как раз-то и не было.
Генерал Трепов убедился в этом, читая рапорт директора Департамента полиции Лопухина: «Лишь небольшая часть рабочих проявляла какое-то сожаление о гибели великого князя. В среде интеллигенции царило буквально ликование, а студенты известие о гибели великого князя встречали аплодисментами и возгласами «Долой самодержавие». Крупная интеллигенция ведёт широкий сбор денег на покупку оружия; деньги жертвуют адвокаты, врачи, люди других профессий; значительные средства даёт на вооружение местное купечество».