Держава. Том 3
Шрифт:
Подошедшую колонну японцев спешенные казаки встретили дружным огнём, а с флангов её стали рубить конники.
Не ожидавшие такого отпора японцы в панике начали отступать.
– Давай, давай, Олег, вали супостата, – подбадривал товарища Глеб, размахивая шашкой. – Молодец! – заметил, как Кусков рубанул по плечу бежавшего перед ним вражеского пехотинца. – Твой дядя и капитан Бутенёв будут гордиться тобой, – стремя в стремя, шёл рысью рядом с Кусковым Глеб.
Натали, раскрыв книгу стихов
«Как он сейчас? – стёрла набежавшую слезу, оглянувшись на подругу – не заметила ли. – Наверное, забыл обо мне, – закрыла книгу, погладив обложку. – Тоже его подарок. А ещё веер», – улыбнулась, вспомнив давнюю их встречу, и укладывая в небольшой саквояж, дорогие для сердца подарки.
– Наташа, ты вот смеёшься, а к нам скоро раненые прибывать начнут, – немилосердно осудила её вторая сестра. – Старший врач сказал – по всему фронту японцы наступают.
– Я только улыбнулась. Маму вспомнила.., – не решилась сознаться даже себе, что расчувствовалась, вспомнив Акима: «И чего я думаю о нём? – рассердилась на себя. – Он, наверное, с Ольгой время проводит», – закрыла саквояж.
– Сестрички, раненых привезли, – просунул в палатку голову красноносый санитар.
Раненые поступали непрерывно, и, вглядываясь в измученные страданиями лица, Натали радовалась, что среди них нет знакомых, и не может быть Акима. Потом мысленно ругала себя – ведь это русские люди…
– У нас корпия кончается, – держа пинцетом дымящую папиросу, сетовал доктор в мешковатом, в крови, халате поверх ватного пальто.
В палатке было холодно, и маленькая печурка не помогала.
– Надо послать в Мукден санитара с запиской к дивизионному врачу. Один лазарет на дивизию и нет корпии, – разбушевался доктор. – Раненый у нас получает первую помощь… А нам нечем эту самую помощь оказывать.., – бросил скуренную папиросу в раскрытую дверцу печурки. – Позор, – уходя в соседнюю половину палатки оперировать раненого, произнёс он.
– Дык, генеральское сражение идёт, – смяв, засунул в печурку пучок гаоляна санитар. – В Мукден – так в Мукден, – улыбнулся, обрадовавшись каким-то своим мыслям.
«Наверное, у какого-нибудь знакомца из госпиталя, спирта полно», – направилась помогать доктору Натали.
– Окружили-и, – вбежав в палатку, завопил ездовой. – Японцы нас окружили-и. Треба уматывать, – выкричавшись, стрельнул у обомлевшего санитара папиросу, и побежал паниковать в соседнюю палатку.
– Чего тут орали? – выйдя, осведомился врач.
– Окружают, говорят, – пожал плечами санитар и втянул голову в плечи от недалекого разрыва снаряда.
– Японцы прорвались, – на этот раз в палатку влетел вестовой командира полка. – Приказано уходить
– Ну вот! – рухнул на низенький табурет доктор. – Нам столько раненых привезли, что лазаретного транспорта недостаточно будет.
– К военным надо идти просить. Пущай имущество со своих повозок поскидают, а раненых возьмут, – подсказал опытный бородатый санитар.
– А ты бороду укороти… И язык, – неожиданно ожесточился доктор. – Без твоих советов разберусь как-нибудь, – поднявшись, неинтеллигентно пнул ногой табурет. – Куропаткину ступай говори, чтоб воевать научился. И борода твоя дурацкая, чуть наклонишься, в рану оперируемому лезет, – сбрасывал доктор нервы.
– А язык? – заинтересовался вдруг санитар.
– Тьфу! Пропасть тебя возьми, – по-старушечьи взвизгнул доктор. – Язык вообще как-нибудь скальпелем подрежу, – нормальным голосом закончил диалог.
Приняв решение, сбросил халат и заскользил по насту к штабной палатке.
– Идите вы к чёрту, господин коллежский секретарь, – раздосадованный отступлением, послал доктора полковник.
– Это штабс-капитан по военному, – расхорохорился врач. – Не дадите повозки – вызову на дуэль, – наповал сразил полковника.
Отсмеявшись, тот приказал помочь доктору с транспортом.
Через несколько часов суеты и ругани, лазаретские подводы, скрипя по мёрзлой дороге, двинулись на новое место стоянки.
Натали ехала на второй подводе и, как могла, успокаивала лежащего раненого солдата.
– Холодно, сестричка, – жаловался он.
Натали сняла с себя пальто и укрыла умирающего.
– Холодно, – шептали его губы. – Ох, как холодно…
Сестре милосердия было не только холодно, но тревожно и грустно.
Как нарочно, заблудились. Начинало темнеть. Повозочные с трёх первых подвод ушли вперёд, осматривать путь.
«Как они видят эту дорогу? – отвлёкшись на минуту от начавшего бредить раненого, задумалась Натали, оглядывая покрытое снегом поле с многочисленными канавами и торчащими по их краям стеблями гаоляна. – Тоска и печаль, – подумала она и вздрогнула, наткнувшись на пустой взгляд умершего солдата. – И СМЕРТЬ…»
С середины февраля бои шли по всему фронту. Японцы медленно, шаг за шагом теснили русские войска.
Вечером, когда наступило затишье и офицеры собрались попить чаю, отогнув край крапивного мешка, имитирующего дверь, в шалаш из снопов гаоляна просунулась голова, и, дохнув свежим запахом китайского самогона, произнесла:
– Ваши благородия…
– Служивый, ты весь заходи, чего помещение выстуживаешь, – сделал замечание казаку сидевший у входа Рубанов.
– Здорово дневали, станичники, – растерялся посланец полкового командира, и покрутил башкой с тёмными глазами и светлым чубом из-под чёрной папахи, ухарски сдвинутой на правое ухо.