Держава
Шрифт:
– Фунтов… – отчего-то съязвил Нилов. – Вёрстами следует отмерять…
– Да ну вас, батенька, к этому, как бишь его?..
– Чёрту, – под смех приятелей подсказал Рубанов.
– Ну да! – повеселел летописец. – Старичок – командир корпуса не сообразил проявить инициативу и ходатайствовать перед Георгиевской Думой Кавказской армии о присвоении императору Георгия четвёртой степени. А Илларион Иванович Воронцов-Дашков больше о своей болезни думал, нежели о наградах.
– Как вы правы, господа, – в волнении подскочил, а после плюхнулся на своё место, отложив домино, Воейков. – Следует тонко намекнуть об этом Николаю Иудовичу Иванову, – стал развивать он мысль: – Александр Первый
– Первой степени, – дополнил Рубанов – отставникам можно.
– Несправедливо, – было общее мнение, которое исхитрился услышать Николай Иудович, обратившись через несколько дней к государю с телеграммой и сообщив, что цесаревич Алексей получил Георгиевскую медаль четвёртой степени «в память посещения армий Юго-Западного фронта в близи боевых позиций», после чего счастливые отец с сыном выехали в Петроград.
21 октября Георгиевская Дума Юго-Западного фронта постановила, что изъявив желание посетить воинскую часть, находящуюся на боевой линии Его императорское величество явил пример истинной воинской доблести, подвергая опасности свою жизнь, в желании лично выразить войскам монаршую благодарность. На основании вышеизложенного Георгиевская Дума Юго-Западного фронта единогласно постановляет: повергнуть через старейшего Георгиевского кавалера генерал-адьютанта Иванова к стопам государя Императора всеподданнейшую просьбу: оказать войскам великую милость и радость, соизволив возложить на себя орден Св. Великомученика и Победоносца Георгия 4-й ст.
Это постановление с орденом было направлено в столицу с генералом Свиты Его величества князем Барятинским.
25 октября государь принял орден, отправив благодарственную телеграмму Иванову и фронтовой Георгиевской Думе, записав в дневнике: «Незабвенный для меня день получения Георгиевского Креста 4-й ст. Целый день после этого ходил как в чаду».
И вновь поездки по фронтам и войскам.
Император побывал в Ревеле, Риге. Затем – Витебск и вновь Могилёв. Оттуда государь с наследником выехали для осмотра войск Южного фронта. 7 ноября прибыли в Одессу, отправившись вскоре на границу с Румынией, в Измаилский уезд Бессарабской губернии. Потом Херсон и Николаев. Через несколько дней императорский поезд вновь отправился в Ставку, где 26 ноября государь отпраздновал день Святого Великомученика и Победоносца Георгия. Были вызваны по два награждённых Георгиевскими крестами солдата и одному офицеру от каждого корпуса. Не забыли и про флотских героев.
После молебна Николай с сыном – тоже Георгиевские кавалеры, обошли построенных перед зданием штаба солдат и офицеров, каждого поздравив с праздником и поблагодарив за службу.
Дольше всего государь беседовал со старшим лейтенантом Арсением Георгиевичем Рубановым, расспросив его, за что получен орден.
– А как здоровье вашего брата, лейтенанта Максима Рубанова?
– Прекрасно, ваше величество. Нога не болит, рана затянулась, и всё это, – понизил голос морской лётчик, – по его мнению, благодаря уходу сестры милосердия, великой княжны Татьяны…
– Мои дочери часто вспоминают моряка. Кроме очередного чина, если мне не изменяет память, он высочайше жалован Владимиром четвёртой степени?
– Так точно, ваше величество.
– Ну, как увидите, передайте ему моё «спасибо» за службу, – направился к следующему офицеру.
Затем был праздничный обед, на котором генерал-адъютант Алексеев провозгласил тост:
– Господа офицеры, предлагаю поднять бокал вина за нашего вождя и Георгиевского кавалера – Российского императора!
– Ура! – долго гремело в зале.
«Праздник храбрых вселил глубокую веру в победоносный для России исход войны», – записал в блокноте генерал Дубенский.
В начале декабря цесаревич Алексей простудился, и, как определил лейб-хирург Фёдоров, от сильного чиханья лопнули сосуды в носу, в результате чего началось кровотечение. Доктор посоветовал государю вернуться в Царское Село.
По дороге у Алексея поднялась температура, и временами он даже терял сознание. Голову лежащего на диване сына держал на коленях отец, постоянно промокая сочащуюся из носа кровь.
Положение, по словам медика, стало очень серьёзным.
В 11 часов утра поезд пришёл в Царское Село, и с большими предосторожностями цесаревича перевезли во дворец-госпиталь.
Глядя на бледное лицо сына, Александра Фёдоровна подумала, что мальчик умирает.
– Где Вырубова? – увидела фрейлину. – Поезжай в Питер за старцем и вези его сюда. Я не верю, что доктора спасут моего сына.
Распутина нашли и быстро доставили во дворец. Подойдя к постели больного он долго всматривался в восковое, страдальчески морщившееся лицо, и чего-то шептал, крестя цесаревича. И тому неожиданно стало легче. На щеках появился румянец, исчезла гримаса страдания и боли, а через некоторое время он уснул, спокойно уже дыша носом. Кровотечение прекратилось.
– Серьёзного ничего нет, – буркнул старец императрице, и шатаясь от навалившейся усталости, вышел из комнаты, не заметив, с какой благодарностью глядит ему в спину Александра Фёдоровна.
«Но разве я отдам молитвенника на растерзание врагам?» – в который уже раз подумала она:
– Аня, угости Ефима Григорьевича чаем, а я пока посижу возле сына, – велела Вырубовой.
Глянув на умиротворённую супругу, Николай понял, в чём сила Распутина – в его жене. Она его защита и он за ней ни то, что за каменной стеной, а за гранитной скалой. Никому не даст в обиду, и пусть будет – что будет…
А газеты уже исходили ядом и желчью, в своей интерпретации подавая события и роль старца. Смакуя описывали, как императрица целовала мужику руку, а он крестил её, целуя в лоб.
«Биржевые ведомости» и вовсе расстарались, поместив статью «Книга Илиодора», где журналюга, с согласия редактора разумеется, дал аннотацию книги «Святой чёрт», так прозвал автор своего бывшего друга Распутина, и сделал соответствующие духу времени выводы.
Другие газеты мусолили тему «измены» княгини Васильчиковой, намекая, что заговор зреет в Царском Селе, в покоях императрицы. Что немцы прислали бывшую фрейлину, которая жила перед войной в своём имении в Австрии, дабы она уговорила Александру Фёдоровну повлиять на супруга и заключить с Германией сепаратный мир.
После публикаций либеральные круги и высшее общество подняли бурю негодования по этому поводу. Актёр Больших и Малых театров, а по-совместительству председатель Государственной Думы Родзянко вопил по гостиным, что Васильчикова хлопочет о сепаратном мире. Того же добивается «немецкая партия» при Дворе, возглавляемая русским мужиком, конокрадом Гришкой Распутиным, и что царица, практически, уговорила мужа замириться с Германией.
Николай, почувствовав настроение столицы, уехал от льющихся потоков грязи и клеветы на фронт, оставив на этот раз сына в Царском Селе.