Державный
Шрифт:
Рассказ о растоптании ханской басмы порадовал Геннадия ещё и тем, что, судя по всему, он прибыл самое что ни на есть вовремя. Не завтра, так послезавтра ордынская рать непременно двинется на нас. И Геннадий решил только одну ночь провести в обители праведного Пафнутия, а поутру ехать в сторону Угры, навстречу агарянам. Во время вечери он сообщил об этом государю.
— Надобно ли тебе, архимандриту, подвергать себя опасности? — спросил Иван Васильевич.
— При мне икона, писанная Андреем Рублёвым, — сказал Геннадий. — На ней Архистратиг Михаил с пылающим мечом. Хочу с ней пройти по берегу Угры. Вижу, как мудро ты затеял оборону здесь, вокруг Боровска, но не помешает и с иконой проехаться. Как-никак, а скоро Михайлов день.
— Ну что ж, с Богом, — согласился великий князь. — А с собой возьми кого-нибудь из моих бояр.
— Можно мне поехать с архимандритом? — спросил Иван Булгак.
— Не бери его, он заполошный, непременно в драку ввяжется, — стал отсоветовать государь, но Геннадий решительно возразил:
— Пусть едет. Может, мне такого и надобно.
— И я поеду, — сказал вдруг Иван Младой. — Можно?
— Что ж, поезжай, коли хочешь, — теребя свою тёмно-русую бороду, ответил великий князь, — но ежели прознаете о наступлении Ахмута, тотчас назад, ты мне под Серпуховом гораздо нужнее живой, нежели на Угре мёртвый.
— А то мне приятнее там умереть, нежели живым к отцу приехать, — усмехнулся Иван Иванович.
Так и отправились — игумен Геннадий, княжич Иван, воевода Булгак да с ними дюжина дружинников. Ехали не спеша, осторожно, внимательно вглядываясь вдаль. По пути Иван Иванович всё расспрашивал, как там на Москве, здорова ли бабушка, что с Вассианом. Геннадий отвечал, что инокиня Марфа после пожара долго страдала своим задохом, но молитвами исцелилась и теперь дышит неплохо. Москвичи постепенно смирились с тем, что Посад необходимо было сжечь, и теперь ждут, как разрешится стояние на Угре, то бишь теперь уже — Боровское стояние. Вассиан же страдает почечуем [155] , почти не встаёт, но уже чувствует себя лучше, лечится пеной-лупеной, соком молочая, горчаком и думает, что коли Иван Васильевич одолеет Ахмата, все болезни пройдут и архиепископ будет на ногах встречать своего духовного сына.
155
Геморрой.
— Ты-то, я гляжу, похудел, — заметил Геннадий. — Обжорство не мучает больше?
— Случается ещё, — стыдливо улыбнулся Иван Иванович. — Но реже, чем раньше. А вот ноги почему-то стали побаливать. Иной раз так ломит в ступнях, что хоть волком вой.
— Не дай Бог, камчуга [156] , — покачал головой Геннадий. — Крапиву надо прикладывать. Да самую жгучую.
— А лекарь мой говорит, надо Дягилевой настойкой натирать, — сказал Иван Иванович. — Он вообще все русские средства отвергает.
156
Подагра.
— Не слушал бы ты его, жидяту, — посоветовал Булгак.
— Мачеха обидится, — вздохнул княжич.
— А лучше будет, коли помрёшь? — возразил Геннадий.
Солнце уже клонилось к закату, когда они добрались до последней заставы, расположенной в двух поприщах от угорского устья. Полтора десятка воинов сидели вокруг костра и жарили на вертеле кабанчика. Было у них и винцо.
— Что празднуем, православные? — спросил Иван Иванович.
— Ровно месяц, как держим поганого царя на Угре, — отвечал старшой. — Прибавляйтесь к нам.
— Что там на другом берегу? — спросил Булгак.
— Тихо. Будто уснули бесмены.
— Глядите, а то они тихо и прирезать могут, — остерёг княжич.
— Они свиное жаркое на дух не переносят, — засмеялся один из воинов. — И захотят подкрасться, да как учуют, их с души кидать начнёт, а мы и услышим, как они давятся.
Геннадий извлёк из своей калиты икону, благословил ею заставу. Потом каждого, подходящего приложиться к образу Архистратига Михаила, в отдельности осенил. Затем игумен, княжич и Булгак со своими дружинниками отправились ночевать в Калугу. Геннадий ожидал, что главный воевода небесного воинства снова как-то даст знак во сне, завтра ли предначертано игумену совершить подвиг свой, но, как ни странно, ничего вообще не приснилось архимандриту Чудовскому в эту его калужскую ночь с шестого на седьмое ноября.
На следующий день с полунощи поднялся сильный ветер. Казалось, это серые тучи, облепившие небо, изо всех сил дуют на землю, надрывая щёки, стараясь во что бы то ни стало сдуть татар с земли русской. В сторону татарского стана рвались вихри.
С утра Геннадий был уже в седле и вместе со своими спутниками отправился по льду Оки, держа в руках икону. Лошади шли медленно, ступою. Ветер трепал им гривы и хвосты. Мороз мягчал, и делалось влажно, а оттого казалось — холоднее, студёнее. Всматриваясь в татарский берег, Геннадий всё ждал и ждал, что вот-вот несметное количество ордынских ратников выползет оттуда и двинется переходить реку.
— Ехал бы ты, княжич, подобру-поздорову назад в Боровск, — сказал он Ивану Ивановичу, но тот только фыркнул:
— Я ж сказал, что лучше здесь помру, чем к отцу отправлюсь, тебя здесь бросив.
Добравшись до места впадения Угры, свернули вправо и теперь двигались по угорскому льду. Ветер крепчал, и когда русло реки шло с юга на север, нестерпимо было подставлять лицо студёному дыханию полунощных стран.
Лишь однажды на берегу увидели трёх татарских всадников. При виде русских они медленно развернули своих лошадей и исчезли.
В полдень отогревались в Товаркове. Дальше решили не ехать. Если Ахмат и надумает начать наступление, то скорее всего на отрезке Товарково — Калуга. К вечеру тем же путём возвратились в Калугу, и Геннадий чувствовал себя разочарованным. Но, впрочем, трезво поразмыслив, он решил, что иначе и быть не должно, ибо Михайлов день — завтра. Следовательно, завтра и должен будет сбыться тот дивный сон.
Улёгшись спать в плохо натопленном великокняжеском доме, Геннадий быстро уснул, но, не проспав и полутора часов, пробудился, услышав некий глас. Он вскочил в необычайном волнении, но сколько ни вслушивался, глас более не повторялся. Сна не осталось ни в одном глазу, и Геннадий стал молиться. Намолившись, он решил сочинить послание великому князю Ивану Васильевичу с Угры. Долго плёл словеса, но ничего не получилось. Во-первых, выходило очень похоже на слог Вассианова послания, а во-вторых, он вдруг спохватился, что находится вовсе не на Угре, а на Оке, в Калуге.
Рассвета в то утро как бы и не было вовсе, тяжёлые чёрные тучи чугунами обложили небо, не пропуская дневного света. Мощный, холодный и влажный ветер беспрерывно дул с севера. Отслужив раннюю обедню в Калуге, около полудня снова отправились по льду Оки в сторону угорского устья, но когда добрались до Воротынской переправы, там под копытами лошадей вдруг стал трещать лёд, и пришлось поспешно перебраться на берег.
— А не навестить ли нам нашу заставу? — предложил Иван Иванович. — Живы ли они?