Державный
Шрифт:
— Где Ахмат? — еле-еле выдавил из себя Селимхан.
— Утешься, — ответил Анвер, — он ещё здесь, в своей ставке.
— Как?! Он ещё не повёл тумены на вероломных урусов? Я должен его немедленно видеть!
Селимхан стал подниматься с постели, но в глазах его потемнело, и он увидел себя идущим сквозь облака и мрак. Две скорбные окровавленные тени встретили его и, взяв под руки, повели куда-то. Он узнал их. Это были Зальман и Джамиль.
— Зальман, ты тоже умер? — спросил Селимхан.
— Как видишь, да, — отвечала тень.
— А куда вы ведёте меня? — стал испуганно озираться по сторонам Селимхан.
— Микал и его малаики [154] гонят нас отсюда прочь, — был ответ.
— Я не могу уйти, покуда не поговорил ещё раз с Ахматом! — И Селимхан, вырвавшись из рук двух умерших друзей, стал метаться из стороны в сторону, покуда не услышал голос лекаря Анвера:
— Успокойся, Селимхан, утешься — сам великий хан Ахмат-Илбуга пришёл проведать тебя.
154
Малаики — в мусульманской мифологии четыре самых приближённых к Аллаху ангела, возглавляемые Микалом (Михаилом).
Он открыл глаза и увидел Ахмата, склоняющегося над ним.
— Мой верный Селимхан, — обратился к нему Ахмат, — сможешь ли ты встать с постели и ехать?
— Ехать? — переспросил недоумённо Селимхан. — Куда ехать? Сражаться с вероломными урусами? О великий! Накажи, уничтожь их!
— Я непременно сделаю это, — отвечал Ахмат, — но только не теперь.
— Как не теперь? Почему?
— Сейчас всё складывается не в нашу пользу. Враг слишком силён, он занял господствующее положение на местности, ветер, страшный северный ветер дует и бьёт нам в лицо. Наши воины мёрзнут и умирают от переохлаждения. Огненный бой урусов, увы, сильнее наших стрел. Я увожу свои доблестные войска домой.
— Но ведь это… позор! — выдохнул Селимхан.
— Я много думал об этом, — вздохнул Ахмат. — Однако и великий Аксак-Темир не дошёл до Машкава. И, кстати, именно после неудачного похода на урусов начались его самые блестящие и победоносные завоевания.
— Но у каждого своя судьба, — продолжал спорить Селимхан, не желая смириться с мыслью, что после того, как Ахмата опозорили в Боровске, хан так просто возьмёт и уйдёт отсюда. — И ты — не Аксак-Темир, ты — Ахмат, ты должен стать более великим, чем Темир.
— И я стану, — кивнул Ахмат, кладя руку на грудь больного друга. — Я видел во сне Микала, который сказал мне, что я вернусь сюда и буду вдвое сильнее прежнего. Мы тоже станем лить огнестрельные орудия и одолеем кровожадных урусов. Но не сейчас. Этот год, как оказалось, не благоприятствует нашей победе. Вот и моя Чилик-бека простудилась, надо везти её в тёплые края… Хотя, конечно, не в ней дело.
— При чём тут Чилик-бека! — удивился Селимхан, чувствуя, как в груди его всё сильнее нарастает невыносимая боль, а сам он проваливается куда-то. И вот уже снова две скорбные кровавые тени подхватили его под руки и повели за собой, Джамиль и Зальман.
— Куда вы ведёте меня? — вновь попытался вырваться Селимхан. — В Ак-Сарае меня ждут мои жёны, Фатьма и Юлдуз, мои дети. Я хочу к ним!
— Поздно, — отвечал Зальман. — Отныне ты станешь ждать, когда они явятся к тебе.
— Куда?
— Увидишь. Идём, не оглядывайся больше.
Туман, окутывающий их, стал рассеиваться, и Селимхан увидел, что они идут по заснеженному руслу замерзшей реки. Он хотел спросить, Каусар это или Суходрев, что за река, но не мог, ибо уже был нем. И они шли долго-долго, целую вечность, а покуда Джамиль и Зальман вели Селимхана куда-то в неведомое, тем временем его слуги долбили промерзшую землю, торопясь поскорее совершить погребение и успеть уйти из Воротынска вместе со всеми.
Глава семнадцатая
САМОДЕРЖАВИЕ
Геннадий ехал в Боровск не только ради того, чтобы привезти Ивану послание Ростовского архиепископа, хотя, конечно, и этому поручению Вассиана он придавал огромное значение. Но куда главнее было другое. Сон, приснившийся ему в ночь со второго на третье ноября. Он, игумен монастыря, посвящённого памяти чуда Архангела Михаила о змие, впервые в жизни увидел во сне самого небесного покровителя своей обители. И так странно увидел. Приснилось ему, будто с Угры на Москву приехал боярин Русалка. И все кричат: «Русалка прискакал! Русалка прискакал!» Геннадий уже знал о гибели Русалкина сына Бориса и первым делом подумал, что Михайло Яковлевич приехал за утешением. И вот входит Русалка в Геннадиеву келью, и Геннадий видит, что это вовсе не Русалка, а в Русалкином обличье некое высшее существо. Тотчас перекрестившись, Геннадий с поклоном приблизился и хотел было поцеловать десницу гостя, как вдруг увидел, что десница та в огне. Поднялась и благословила Геннадия крестным знамением, и такой восторг охватил игумена, что он лишился чувств, стал валиться навзничь и — проснулся.
Проснувшись, он кинулся к образам и на какой-то миг почувствовал некое едва уловимое единство между иконой Архангела Михаила и тем вышним неземным существом, которое явилось ему во сне в облике боярина Русалки с горящей десницей. От сильного волнения мурашки побежали по спине, и всё тело Геннадия содрогнулось. Он понял, что сам Архангел Михаил, Архистратиг всех Небесных Сил бесплотных, благословил его на свершение какого-то великого подвига. А что могло стать таким подвигом, как не то, о чём они всё последнее время беседовали с Вассианом, — что ради победы над агарянами Ахмата надобно праведно пострадать, принять мученическую смерть. Стремительная мечта вмиг пронзила всё существо Геннадия. Он увидел себя стоящим на пути у надвигающейся великой тучи ордынского воинства. Он держит в руках икону с изображением Архангела Михаила и этою иконой заграждает путь хищникам, алчущим русской крови.
Что происходит раньше, он представлял себе смутно, но твёрдо осознавал, что должен так сделать, должен принять страдание и тем самым купить победу над врагом.
Геннадию было под шестьдесят, и был он крепок, полон душевных и телесных сил и здоровья. Любил верховую езду. Быстро уладив все самые насущные хозяйственные дела, он приказал оседлать лучшего монастырского коня по имени Звонша. Покуда игумена собирали в дорогу, он отправился к болящему Вассиану получить послание, которое тот писал последние два дня, и благословение. Прощаясь, он всё же решился и поведал духовнику Иоанна о своём дивном сне. Выслушав внимательно и с трепетом, Вассиан ещё раз благословил архимандрита — теперь уже на подвиг.
— Встану и не пущу рать ордынскую, — сказал Геннадий.
— Пострадай, брате, — прослезившись, осенил игумена крестным знамением архиепископ. — Токмо смотри, никому до самого главного часа не говори, зачем едешь.
Сев на весёлого Звоншу, Геннадий во второй половине дня пятницы покинул Кремль, перебрался на другой берег Москвы-реки и поехал по Калужской дороге сперва рысцой, потом чуть быстрее — развалом. От Москвы до Боровска лежало около ста вёрст. Вечером игумен добрался до реки Нары и, переночевав в селе Фоминском, поутру отправился дальше. Приехав в Боровский монастырь, он узнал, что государь только что отправился в город принимать ордынских послов. Недовольство Вассиана вновь обретало своё основание — Иван по-прежнему вёл переговоры с татарами, вместо того чтобы дать им решительное сражение. Однако, когда государь возвратился, выяснилось, что всё совсем не так, как думает его духовник.