Державный
Шрифт:
— На удивленье — да, — кивнул Данила Дмитриевич. — Как прибудем, первым делом покажу его.
— Знать, надеялись проклятые, что победят, — сказал Иван. — А как победят, то явят всему своему воинству докончальную грамоту — вот, мол, глядите, ради чего мы тут москалей побили, ради верной службы новому государю нашему — королю Лядскому и великому князю Литовскому Казимиру Ягеллоновичу!
— Должно быть, так и хотели они, — согласился Холмский. — Сейчас, государь, сам у них про всё расспросишь.
Въехав в монастырь, Иван Васильевич первым делом обратил внимание на главный собор, древнейший во всём городе. Это было величественное белокаменное здание, стройное и красивое, но уж больно запущенное, обветшалое, с одной стороны покосившееся.
— Давненько храм-то не поновлялся! — с укором промолвил государь. — Придётся мне жертвовать на его починку пенязи из своей собственной казны. В ознаменование Шелонской победы. Скажите-ка там дьяку Степану, чтоб записал — выдать монастырю на поновление главного храма столько рублей, сколько понадобится.
Игумен обители, с поклоном встретив великого князя, подошёл под благословение к митрополиту Филиппу, затем спросил, тотчас ли будем трапезничать, всё готово к обеду.
— Нет, — сказал Иван Васильевич, хмуря брови, но, впрочем, пока ещё не чувствуя большого зла к пленникам, коих ему не терпелось увидеть. — Сначала будет правёж. Где изменники?
— Томятся в Сретеньи, в подцерковье, — ответил игумен.
— Веди нас, отче настоятель, в какую-нибудь просторную келью, где можно было бы всем разместиться, и туда же пусть приволокут негодяев, — приказал Иван Васильевич, с удивленьем обнаруживая, что ему вновь хочется вишенья. Усмехнувшись, он подумал, что, пожалуй, в этом что-то есть — судить изменников и при этом есть вишни.
У входа в главное жилое монастырское строение разыгралось горемычное событие — Иван Ощера в конце концов прознал о гибели своего ненаглядного Кости. Проревев по-медвежьи, он накинулся с кулаками на боярина Русалку:
— Что же ты, кобель, своих-то сберёг, а моего не сберёг! Убью тебя! — И он не на шутку взялся бить Михаила Яковлевича по лицу и груди, а тот молча терпел крепкие удары своего старинного приятеля. Схватив Ощеру, двое дюжих молодцев оттащили его, и лишь тогда Русалка позволил себе вытереть на лице своём кровь. Кулак Ощеры растравил рану, нанесённую шестопёром Борецкого.
— Погиб, значит, Костя? — промолвил государь. — Жаль, славный был паренёк! Как же сие случилось?
— Стрелою вражеской… — отвечал Русалка. — С ангелами он, Ваня, не горюй ты и не рви мне душу. Хочешь убить — убивай сразу, вот тебе меч мой! — И Михаил Яковлевич протянул свой меч рукоятью вперёд Ощере. — Пустите его!
Отпущенный, несчастный отец тупо уставился на протягиваемое ему оружие, потом закрыл лицо руками и зашагал прочь.
— Душа-боярин! — окликнул его государь. — Не уходи, останься с нами суд судить!
Но Ощера не слышал. Оставив его наедине с горем, Иван Васильевич зашагал туда, куда вёл его здешний игумен. Вскоре все разместились в просторной келье. Иван приказал подать ещё вишен, и когда взял в руки грамоту с предательским докончанием, пальцы его тотчас оставили на ней темно-алые отпечатки.
— Вон они, все их подписи бесстыжие, — ткнул пальцем сидящий справа от великого князя Данила Дмитриевич. Но государь и сам, прежде чем заглянуть в текст договора о подчинении Новгорода Литве, принялся рассматривать чёткие свидетельства измены со стороны знаменитейших бояр, новгородских, и самой первой красовалась там подпись старшего сына Борецкого, Дмитрия Исаковича. И вновь в озлобляющемся сознании государя мелькнула мысль о Шемяке, коего ведь тоже звали Дмитрием…
А вот и самих пленников ввели в келью и поставили в самой середине на всеобщее неприязненное обозрение.
— Сколько же всего было пленных? — спросил великий князь.
— По окончанию битвы, — ответил Холмский, — подсчитано, что новгородцы потеряли свыше двенадцати тысяч убитыми, а пленников мы взяли около двух тысяч. Эти десять — самые знатные. Четверо из них поставили свои паскудные подписи под предательским докончанием.
— Ну что, Дмитрий Исакович, — обратился государь к Борецкому, сплёвывая ему под ноги вишнёвую косточку, — не помогло тебе, что ты с чёртом спутался? Ведь ты не Казимиру, ты самому дьяволу душу свою продал вместе с Новгородом. Молчишь? Отвечай, пожалуй!
— Казимир — государь христианский, — молвил в ответ Борецкий, отпихивая от себя ногою вишнёвую косточку. — Он жаждет великой благости — соединения всех христиан под властью одного верховного иерарха. А твой отец, великий княже Иоанне, понапрасну отверг флорентийскую унию, лишил всех, кто во Христа вирует, братского воссоединения, и за это ему, как и теби, княже, вично придётся в аду кипеть.
Благодушество, владевшее Иоанном, когда он подъезжал к Русе, продолжало таять, и он уже не был уверен, что хватит щедрости помиловать изменников. Бросив в рот очередную вишню, он насладился ею и снова выплюнул косточку к ногам Борецкого.
— В аду, значит? — спросил он. — Вот, значит, какой у нас с тобою спор получается? Ты мне ад сулишь, а я тебе. А если я тебя повешу, то, вероятно, ты полагаешь, что сразу в рай отправишься?
— Сие как Бог рассудит, — отвечал Борецкий с достоинством. — Но одно я знаю точно — ты хощеши всю Русь объединить, и в том заблуждаешься, а Казимир ищет всехристианского единства, и он прав.
— Почему же тогда ты не сказал мне об этом, когда я тебя боярским званием жаловал? — вскинул брови Иван.
— Потому що ты бы всё равно ничего не понял, — глядя на Ивана Васильевича с презрением, отвечал Борецкий.
В сей миг государь понял, что всё же придётся казнить изменника и тех, кто вместе с ним подписал позорный сговор с нерусью. Ибо они никогда не раскаются. Ужасно было то, что они чувствовали себя победителями, во всяком случае, сей отпрыск богачей Борецких — он, пожалуй, воображал себя христианским мучеником пред судилищем поганых язычников.
Иван Васильевич невольно посмотрел вправо и влево, косвенно оглядывая лица сидящих вдоль стен кельи москвичей. У многих рты были перепачканы вишней, что, вероятно, должно было усиливать чувства Борецкого — вокруг него собрались кровопийцы, у которых вон и кровь-то на губах не смыта. Чёрт бы побрал этих коростынцев! Уж не нарочно ли они подгадали со своим вишеньем?.. Да нет, вряд ли! Домыслы! Не такие уж они хитрые пройдохи!