Державный
Шрифт:
Сколько ж ехать от Пскова-то! Даже по самой раскисшей дороге за один месяц можно было пройти пятьсот вёрст, а они и за полтора всё никак не управятся. Ещё в середине сентября пришло известие, что братья Андрей и Борис, покинув Псков, двигаются в сторону Угры, решив наконец помочь нам одолеть Ахмата. А сегодня уж двадцать первое октября, две недели идёт стояние на Угре, в двух тяжёлых битвах, на Воротынской и Опаковской переправах, дан крепкий отпор врагу, Ахмат понёс крупные потери, но и русская кровушка пролилась, а братья не едут и не едут — по последним сведениям, в Можайске застряли, болеют якобы оба. Здоровенные бугаи и вдруг болеть взялись. И не стыдятся!
Окольничий Ларион Масло, которого Иван Васильевич сегодня поздравлял с именинами, вошёл в государев покой. Лицо хмурое.
— Что, Ларя?
— Князя Андрея привезли.
— Меньшого?
— Его, сердечного.
— Иду!
Государь встал с постели, всё равно сегодняшний дневной сон убит мыслями, да и Андрюшу встренуть надо. Кто бы мог подумать, что самый младший брат, никогда не отличавшийся боевитостью, вдруг так прославится! Четыре дня назад ордынцы, не сумевшие переправиться в нижнем течении Угры, предприняли дерзкий бросок на шестьдесят поприщ от устья к истоку и пытались прорвать нашу оборону на Опаковском броде. Целый день шла там битва за переправу, и не смогли татары овладеть нашим берегом. Храбрее всех сражались князь Андрей и боярин Иван Васильевич Патрикеев-Булгак, смело вели за собой воев на врага. Под Андреем пал конь, и братик милый, неловко упав с него, сильно зашиб спину, едва не погиб.
Выйдя из своего дома, Иван Васильевич поёжился от студёного ветра. Лёгкий морозец уже не убегал днём, держался. Ветер перебирал под ногами снежную паутину — низовку. Рано в этом году умерла осень.
Брата Андрюшу снимали с повозки, он был бледен, измучен. Увидев Ивана, слабо улыбнулся:
— Здравствуй, государюшко!
— Здорово, Андреяша! Чего это ты? Плох?
— Умираю.
— Ну, несите его в дом поживее! — Иван вместе со всеми помог внести несчастного. Покуда нёс, увидел и идущего поблизости Булгака: — Здорово, тёзка! Ты-то как? Не ранен?
— На Воротынской переправе ранен был, да уж зажило, а под Опаковом Бог миловал. Цел остался. А сеча была лихая! А каково Андрей Васильевич сражался! Не меньше двадцати татар уложил.
Андрея тем временем самого уложили на кровать. Услышав о своих подвигах из уст Булгака, он простонал:
— Врёт он! Двух только.
— Да кто б ожидал, что ты и двух-то сможешь… — начал было великий князь и осёкся. Теперь меньший брат был как бы лучше его — сражался, бил врага, сам чуть не лёг на поле брани, да и неизвестно, выкарабкается ли теперь. — Поправишься, Андрюша, всё будет хорошо, — сказал государь твёрдым голосом. — Обедать будешь?
— Не хочу.
— Ну лежи тогда, отдыхай, а мы пойдём перекусим да выпьем чего Бог послал.
— Постой, Ваня.
— Слушаю, родный.
— Я это… епитрахиль-то видел. Там она, над Угрою висит.
Иван с тревогой посмотрел в мутные глаза брата — не бредит ли?
— Ну и слава Богу. Висит, значит?
— Я недолго её видел. Миг всего.
— Не обманул, значит, Иосиф-то.
— Не обманул, брате. Так что мы тою епитрахилью побили татар. Да ещё Свиным Ухом.
— Ну, лежи, отдыхай. Поспи. Чай, в дороге не мог соснуть-то?
Всё в душе великого князя сжималось от сострадания к Андрею. Очень плох. И всё-таки бредит. Свиное ухо какое-то.
— Булгаку не верь, — сказал Андрей Васильевич, закрыв глаза. — Он привирает. Врёт да на свою башку льёт. Не понимает, что ему никто верить не будет. А лучше него, брате, никто на нашей переправе не воевал, это я точно тебе скажу. Запрети ему хвастать.
— Хорошо, хорошо.
Оставив брата, который, кажется, и впрямь призаснул, Иван Васильевич повёл Булгака и всех, кто вместе с ним привёз Андрея, за стол. Кроме них обедать с государем сели Мамон, Ощера с сыном Сашей, Хруст, Образец, Пётр Челяднин да горестный Русалка, позавчера вернувшийся в великокняжескую ставку с похорон сына. Обед был не пышный, на стол подали расстегаи с мясом и яйцом, блины с припёком, щи с грибами да зайцев в сметане. На запивку — пиво. Некоторое время ели молча. Пред глазами Ивана всё стояло бледное, неживое лицо братика. Изо всех своих братьев Иван Васильевич только его и любил-то. Жаль будет, коли помрёт!
Уже когда принялись за зайцев, великий князь спросил Булгака:
— Ну что, Ваня, много вы татар под Опаковом побили? Только чур без болтовщины.
— Много. Тысяч тридцать, не меньше.
— Царевичи их привели?
— Двое царевичей во главе их были. Жаль, не удалось уменьшить Ахмату число сыновей.
Все молча покосились на Русалку. Тот, отложив от себя кусок, встал из-за стола и быстро вышел вон. Тягостно вздохнув, все снова принялись за еду.
— Я видел, как Михайла Яковлевича сына убили, — сказал Булгак. — Я ж на обеих переправах бился. Ей-Богу, не хвастаю! Старательно тюфячки наши поработали. Особенно Свиное Ухо.
— Что за ухо?! — удивился государь. Значит, не бредил Андрей!
— Мы так самый лучший тюфяк под Опаковом прозвали, — пояснил Булгак. — Многих татар из него Игнаша-тюфянчей покосил.
— Значит, стоим-таки на Угре? — сказал государь.
— Стоим и будем стоять! — молвил один из тех, что приехали вместе с Андреем и Булгаком.
— А мы уж ждали к этому времени Ахматку здесь, на Луже, — сказал Василий Фёдорович Образец.
— Не дойдёт он досюда, скопытится, — уверил всех Булгак.
— Вижу, лихой ты воин, Иван Васильевич, — сказал ему великий князь. — Быть тебе в будущем большим воеводою, не хуже Холмского.
— Ещё переплюнем!.. — ляпнул Булгак и устыдился.
— Одолеем Ахмата — сами на Казань, на Орду ходить будем, — замечтался государь. — Исконные наши земли у Литвы отнимем — Смоленск, Киев, Чернигов, Галич, Волынь, Минск, Полоцк. Всё снова Русью станет, под единою державой наших наследников, ежели я сам под свою державу собрать не успею. Море Русское [147] снова должно быть русским. Корсунь, Сурож, Керчь, Тмутаракань — не крымскому хану принадлежать, а московскому государю. И сами мы — не Щучьим улусом должны наименоваться, а Великим царством Московским и всея Руси!
147
Чёрное море в старину на Руси называли Русским морем. Турки называют Чёрное море Турецким морем и по сей день.
— Эх, кабы так! — воскликнул Ощера.
— Да будет государь наш царём державным! — поднял свою чашу с пивом Ванька Булгак. Все разом поднялись и выпили стоя. Потом почему-то смутились при виде возвращающегося за стол Русалки и, усевшись, молча прикончили зайчатину.
После обеда Иван Васильевич отправился верхом на прогулку по кременецким окрестностям. Его сопровождали старик Ощера и Булгак. То бишь три Ивана Васильевича поехали прокатиться. На всякий случай захватили с собой полные саадаки. Государев Храпко в последние дни стал прихрамывать, и сегодня под великим князем был вороной жеребчик по прозвищу Колдун. Развеселившись от пива и радужных мечтаний о будущем величии Московского государства, великий князь оживлённо рассказывал Булгаку о достоинствах здешней местности в случае, если тут придётся дать решительное сражение Ахмату.