Державы для…
Шрифт:
Григорий Иванович, слушая, щурился и подставлял лицо солнцу. Под напором ветра, надувшего паруса, мачты пели ровно и сильно, и звук этот был как гудение тяжелого шмеля.
— Я вот, — говорил Измайлов, — в Петропавловском аглицкий бриг видел, обшитый медью листовой по дереву. Тому все нипочем. Льды не льды, а он себе идет!
— Ничего, — сказал Григорий Иванович, — и мы пройдем.
Лицо Шелихова менялось: то тень на него ложилась, то солнечный луч, то опять тучи пробегали. И казалось, что глаза то
У борта ватажники рыбу ловили, сидели компанией на палубе под хорошим ветерком. Ветер трепал бороды, ворошил волосы. За главного у рыбаков был Степан.
— Присаживайся, — сказал он Шелихову. — Рыбка — сладость.
Григорий Иванович попробовал: и впрямь рыбка сладость была, строганине из осетра или тайменя не уступит.
— Воля, — Степан показал рукой в море. — Прямо степи наши зауральские!
Глаза у него вспыхнули.
У мужиков лица темные, шеи морщинами перерезаны, как шрамами, руки узласты.
— Воля, — выдохнул кто-то.
Небо на западе высветилось красным, закат залил волны, как кровью. Даже паруса на галиотах закраснелись.
— К ветру, — сказала Наталья Алексеевна. Всю жизнь на море прожила, знала приметы.
Но не только ветер обещал закат. Измайлов разглядел тучки у горизонта, а это говорило: ветер не только посвежеет, но и направление его изменится.
Приметы не обманули. Ветер переменился на восточный. Суда пошли переменными галсами. Команды измотались, не сходя с мачт. Степан, на что сильный мужик, и то плечи опустил. Руки горели, натертые канатами.
На горизонте из моря выросли темные громады скал. Что-то затемнело на волне, потом все явственнее показались гранитные лбы. Курильские острова. Волны у скал ярились, одетые пеной.
К проливу подошли в полдень, солнце как раз над головой поднялось. Справа низким берегом показалась камчатская земля, пихтарник чахлый, белые камни.
Мужики с опаской оглядывались:
— Камень один…
— Здесь, братцы, чесаться забудешь!
Григорий Иванович увидел, как прет в пролив вода, черная, дыбящаяся буграми.
Воды немало повидал Шелихов, а такой еще не приходилось. Галиот затрясло, будто его подбрасывали снизу.
Надрывая глотку, заорал Измайлов на команду. Ватажников подстегнуло как бичом. Мужики разбежались по местам, шлепая лаптями.
До низкого, полого спускающегося к морю берега оставалось рукой подать. Видно было уже, как вскипают в камнях у берега крутящиеся воронки, как расшвыривает волна гальку. Волна через борт плеснула, окатила палубу, Тут бухнула, как выстрел, команда Измайлова — переложить паруса. Судно крутнулось на волне и, взяв ветер, понеслось в море. Камчатский берег за бортом мелькнул и стал уходить.
Измайлов, сорвав шляпу, перекрестился.
Через полчаса галиот вышел из пролива на спокойную воду, и капитан положил судно в дрейф. Стали ждать отставшие галиоты. Команда спустилась вниз, на палубе оставались несшие вахту да Измайлов с Шелиховым. Солнце быстро клонилось к горизонту.
Григорий Иванович вглядывался, стараясь разглядеть белые паруса. Но ни «Святого Михаила», ни «Симеона и Анны» не было видно. «Что там у них? Не беда ли?»
Заложив руки за спину и стуча каблуками ботфорт по палубе, Измайлов похаживал, недовольно бормоча под нос.
Вдруг с мачты матрос крикнул:
— Парус у острова!
Измайлов бросился к борту. Но тут уже и Шелихов на темном фоне скал увидел долгожданные паруса.
Галиот «Симеон и Анна» вышел из тени острова, и его паруса вспыхнули в лучах стоящего над горизонтом солнца нестерпимо ярко, как факелы. Галиот подходил, будто вырастая из волн.
Еще через час подошел «Святой Михаил» и присоединился к флотилии.
Каюта была тесна, но все же уселись за стол и Шелихов, и Голиков, и три капитана галиотов. Наталья Алексеевна разливала чай. Лица у собравшихся скучные: сидели давно, а договориться не могли.
Скудный свет освещал стол и покрытые оленьими шкурами рундуки вдоль бортов. На одном из рундуков лежал крупный человек с седой бородой и с густыми бровями над горящими глазами — Константин Алексеевич Самойлов. Третий день его ломала болезнь.
Чай пили не спеша, по-сибирски.
— Думай не думай, — напористо говорил Михаил Голиков, — но раз Курильский пролив миновали, торопиться надо к островам Алеутским.
Самойлов промолчал, хотя разговор ему не нравился.
Измайлов, отхлебывая глоточками чай, сказал мягко:
— Мастерица ты, Наталья Алексеевна, заваривать! Уважила.
Помолчали. Измайлов продолжил:
— Ветер, ежели на Алеуты идти, — противный нам. Трудненько будет. Людей изведем. Измотаем вконец.
— А как идти? — наступал Голиков.
Измайлов ему:
— Ты чай, чай пей. Остынет. Пущай вон Константин Алексеевич скажет. Он нам с тобой не чета, по океяну многажды ходил.
Но Самойлов и сейчас промолчал.
— Да, ветер непопутный на Алеуты, — сказал капитан «Симеона и Анны» Дмитрий Иванович Бочаров.
И Олесов, капитан «Святого Михаила», согласился с ним. Сидели они рядом. Бочаров высокий, с решительным и открытым лицом, которое говорило: прикажут — пройду и через огонь. Олесов не выглядывал столь решительным человеком, но видно было — если доведется рисковать, он проявит мужество и смелость.
Голиков усмехнулся.
— Мы, — сказал он, — бобров бить вышли, зверя морского. Компаньоны-то по головке не погладят за проволочку!
Хозяйский племянник чувствовал свою силу. Он помнил наказ Ивана Ларионовича: «Ты поглядывай там, наш интерес блюди».