Державы Российской посол
Шрифт:
– Живого режет? – испугался Александр.
– Непременно, – засмеялся Борис. – Тебя первого под нож, за дурость.
– Это кто, лупоглазый такой, в передней висит? Звезда с тарелку… Курфюрст тутошний?
– Курфюрст.
– Он кого больше любит – нас или шведов?
– Никого он не любит.
– Так за кого же он?
– Обещался нам не вредить.
– А верить можно ему? Как он обещался? Ты ему крест дал целовать?
– Ну, выдумал! Теперь крест не целуют.
– А как же?.. Честное слово говорят?
– Бумагу подпишут – и хватит. Подпись – та же клятва.
Сын, однако, не успокоился.
– А
На другой день, гуляя по городу, посол объяснил наследнику, о чем идет спор с ганноверцем.
– Курфюрст на вид Аника-воин, а всех кругом боится. Правда, грызня между монархами в Европе жестокая. С запада курфюрста датчане утесняют, влезли в Голштинию. С севера – шведы. Прусскому королю курфюрст ни на грош не верит, – оба княжества издавна в ривалите, то есть в соперничестве. Чуешь, каков труд – привести всех к согласию, чтобы с нами действовали заодно? Подали мне ганноверцы прожект – слов много, а написано слепо, ни один король, ни одна держава не названы. Кто за кого, против кого – читай как хочешь… Расчет простой – помощь от нас получить, а себя ничем не обязать. Пятый пункт, к примеру… Споткнулись, жуем, оскомину набило… Вон, Шафиров твердит, – не уступать, пускай курфюрст ясно скажет – стараться, мол, буду, дабы алеаты царского величества, короли датский и польский, обижены не были.
– Тять… А ну, как наобещает курфюрст, а потом откажется?
Стоят у Кузнечных ворот, перед часами с потехой. Механика внутри урчит, готовясь возвестить время. Удар – и человечья голова, скоморошья, накрашенная, дрогнув, прорастает рогами.
– Игрушка филозофическая, – заметил посол. – В каждой башке есть сокрытое.
– Тять… В Москве болтали, ты в крепость посажен у немцев. В ихнюю веру тебя перекрестили.
«От мачехи небось наслушался чепухи», – подумал Борис.
Рога с боем часов росли – острые, с серебряными ободками. В толпе смеялись. Расплакались, заголосили наперебой два малыша.
– Дипломатия, она как баталия, – рассуждал Борис. – Плох тот политик, который руководствуется страхом. Страх не советчик. А баталии безо всякого урона не бывает.
Беседы с отцом полюбились Александру. Погостил неделю и уезжать не хотел.
– Возьми меня, тять, к себе! Я бы тебе помогать стал…
– На что ты мне сейчас! С какой стати я тебя возьму? Окстись!
Сердился, глуша в себе радость. Лучшего не желал бы, как увидеть рядом дипломата Александра Куракина.
Собирая сына в дорогу, вручил письма к голландским друзьям – Гоутману, Брандту. А перво-наперво велел явиться к послу Матвееву с низким поклоном и выражениями сердечных чувств. Просил не оставить юношу без наблюдения, уберечь от дурной кумпании, от азартной игры, пьянства, от опасных женщин.
С кем отправить сына? С Прошкой боязно… Придется взять его себе, обтесать, – на догадку парень скор, толк со временем будет.
А в Голландию, так и быть, Филимона Огаркова… Жаль отдавать богатыря, но сыну он там нужнее. Кстати, в Голландии и Филька поступит в ученики.
– Приставишь к нему живописца аль ваятеля. Авось награжден талантом… По крайности, станет понимать в художествах, нам и такие знатоки нужны.
В Санктпитербурхе, в Северной Венеции…
Заветная тетрадь посла лежала всю неделю в ларце, забытая. Борис раскрыл ее, как всегда, с думой о читателе, доселе безымянном. Теперь читатель
С тех пор Борис стал дольше просиживать за писаньем, стремясь не упустить ни одной подробности, полезной для наследника, для будущего дипломата Александра Куракина.
8
Этикет ганноверского двора строг и соблюдается неукоснительно как на аудиенциях, так и на обедах семейных.
Первым входит в трапезную курфюрст, ведя под руку свою мать Софью, восьмидесяти трех лет. В еде бережливы по-бюргерски, перемен не много – суп, жаркое, конфитуры. Тостов не произносят. Суверен гнетет обедающих мрачной молчаливостью. По окончании маршал двора подносит каждому полотенце, смоченное в вине и «сложенное фигурно», которым вытирают рот и зубы. Курфюрст, в отличие от прочих, не берет оное, а пользуется салфеткой, отойдя при этом к окну. Сие есть единственная, замеченная Куракиным вольность.
Каково было бы царю терпеть здешний двор! Звездному брату, привыкшему ломать заведенное!
Удовольствие послу доставляла не столько кухня замка, пресная и однообразная, сколько музыка. «Видел одного скрипача так славна, хотя бы и в Италии токмо ж равный ему был».
Слушают скрипача неподвижно, как истуканы, аплодируют вяло, – одна лишь старая курфюрстина бьет в ладоши молодо, громко. «Сия дама удивительна всем в какой бодрости чувств, ума, памяти, слуха, виду и к тому искусна все языки европски – французский, английский, голландский, итальянский, писать, говорить…»
Прошлым летом курфюрстина ходила в машкере на редут, где устраивают костюмированные балы, и всяк день гуляла по саду три часа и дольше.
Московиту Софья благоволит, играет с ним в карты, в разговоре с ним откровенна.
– Не забавно ли, – сказала она, тасуя колоду, – Георг-Людвиг уже считает себя королем Англии, как будто я умерла. А я, вообразите, переживу королеву Анну! Какой удар для моего нежного сына!
Софья помнит царя Петра, – ее очаровал молодой, необузданный великан, ошеломивший Германию тринадцать лет назад, хотя он бывал раздражителен, груб. Зато какое редкое сочетание мощи телесной и умственной! Уже тогда виден был победитель шведов.
– Ненавижу Карла. Разбойник, свой дом забросил, вламывается в чужие. Георг-Людвиг чересчур считается с ним. Скажу вам по секрету…
В маленькой, обитой коврами арабской гостиной Софьи, под клекот ее любимцев – умных черных попугаев – посол узнавал известия весьма важные.
Курфюрст, оказывается, двуличен – на словах прекратил дружбу с Швецией, а на деле согласился пропустить два шведских батальона из Бремена, позволил пройти в Померанию.
Бесчестный обманщик! Негодуя, посол отдает Софье лучшие карты, и та грозит ему пальцем:
– Не сметь! Взяток не принимаю.
Прошли батальоны или нет? Надо проверить. Сен-Поль завел знакомство со статс-секретарем Темпельгофом. Сей кавалер, служащий в канцелярии курфюрста, крупно и безрассудно играет в карты, вечно в долгах.
Куракин отсчитал, вручил Сен-Полю триста золотых. Секретарь принял деньги. Говорит, батальоны в Померанию прошли.
Протесты посла выслушивает Бернсторф. Он медленно набивает трубку, прежде чем ответить.
– Эти батальоны, принц, вам зла не причинят. По моим данным, они отозваны в Швецию.