Державы Российской посол
Шрифт:
– У меня, барон, другие данные.
– От кого же? – спрашивают близорукие глаза министра. Осведомленность московита стеснительна.
– Могу ли я рассчитывать, барон, что впредь такого пропуска шведам не будет?
– Поверьте, я сделаю все, что в моих силах. Но они не безграничны, мой принц. Я между двух огней.
Открываются новые козни – посол Карла Фризендорф напирает на курфюрста, пристает с просьбами. Просит денег взаймы для Швеции, просит продать или заложить ей Бремен и Верден. Сии города для курфюрста – бельмо в глазу,
Снова надобно к Бернсторфу…
Все сии демарши, изложенные обстоятельно, хранит тетрадь в сафьяновой обложке, запертая в ларце. Добившись успеха, посол отмечает коротко: «Удержано». Слово это, вдавленное в бумагу, выделяется в кудрявой скорописи. Удержан Ганновер от предательства, города не проданы и не заложены, шведы в них заперты. И заем не выговорил Фризендорф, – шиш он получил вместо денег.
Куракин и курфюрстина весьма друг другом довольны. Сражаются в карты, в шахматы, кормят говорливых попугаев – «графа Коко», «графиню Тото», «барона Крикри».
– Не правда ли, мой барон похож на Бернсторфа? – смеется Софья. – Кстати, не попадите к нему в мешок.
Они говорят по-итальянски, и Борис слышит поговорки, звучавшие в Венеции, в Риме.
Софья впоследствии напишет о Куракине:
«Это очень честный человек. Он кажется более итальянцем, чем московитом, и владеет сим языком в совершенстве, со всей мыслимой учтивостью. Поведение его я нашла во всех отношениях безупречным».
Попугаям Софьи понравились ласковые руки московита, его мягкий голос. Они привечали его истово:
– Ур-ра Кур-рак!
Даже «барон Крикри», самый способный, не мог произнести фамилию до конца.
– Царь Питерр! Виват! – кричали попугаи.
Слышать из птичьих глоток – и то приятно.
Весна для России милостива. В Пруссии царским войскам сдан город Эльбинг, шведы, осажденные в Риге, в Выборге, обречены, так как подмоги не получают. В сих обстоятельствах ганноверцы стали покладистей и с предложениями посла по всем пунктам согласились.
Договор, верно, подписали бы до лета, кабы не помешало досадное происшествие.
Приглашенный в замок откушать по-семейному, Куракин столкнулся, входя в столовую, с Фризендорфом. Кто-то нарочно или по недосмотру свел московита и шведа. Сей последний резко повернулся на каблуках, звякнув шпорами.
– Я не знал, монсеньер, что встречу вас, – сказал он по-французски.
Низкорослый, прыщавый, утопающий в высоких ботфортах с широченными раструбами, наглец смотрел насмешливо. Борис опешил, – подобного с ним не случалось.
– Между прочим, я старше вас, монсеньер, – прибавил швед, усмехаясь.
Курфюрст жестами звал обоих занять места. Не смутился ничуть, будто так и надо… Это обозлило Куракина до крайности.
«Тогда я принужден тут при столе взять конжет и уступить в дом свой, который афронт всегда в сердце моем содержу».
Он еще кипел, водя пером, – раскаяние явилось после. Напрасно вспылил,
– Дурацкая история… Курфюрст в отчаянии, но есть порядок… Наш святой ганноверский порядок.
За нарушение оного посол российский, невзирая на высокий его ранг и выдающиеся достоинства, отлучен от двора на семь недель.
– Я выяснил, мой принц, – выдохнул Сен-Поль, вбежав в кабинет посла. – Одна дама… Сведения достоверные, так как любовница маршала двора – ее кузина.
Борис нехотя оторвался от чтения.
– Она хороша собой, ваша дама?
– Недурна, но речь не об этом. Швед дал взятку маршалу. Это столь же несомненно, как то, что я стою перед вами. Фризендорф вырыл вам яму, и вы свалились… Ну почему вы не сдержались? Теперь не исправить, я понимаю… Но ведь надо же его проучить.
– Что вы предлагаете? Дуэль? У меня нет оснований.
– Увы, нет! И потом, дипломаты не дерутся, вы потеряете если не жизнь, то карьеру. Я бы подстроил ему какую-нибудь штуку в таком же роде… Вы разрешите?
– Не разрешу, – отрезал посол.
Куракин счел за лучшее на небольшой срок уехать. Самое время сейчас побывать в Вольфенбюттеле, в доме царевичевой невесты.
9
Волчий город, его – серого – логово, если верить названию. А похож на гнездо, свитое на холме. Замок монарха в густой, кудрявой опушке парка, и шпиль торчит, словно клюв аиста.
Укрепления старые, давно не чинены и разъедены старостью – войны их щадили. Со стены глядит, опустив клыкастую морду, каменный волк, – испокон веков, сказывают, торчит пугалом.
– Эмблема нашего города, – говорит герцог Антон-Ульрих, едва разжимая морщинистые губы. – Мы Вельфы, следовательно, по-старогермански – волки.
Потрепал громадного черного дога, привалившегося к тонким, иссохшим ногам, и прибавил:
– Род из самых древних, экселенц.
Утренний кофе, на который позвали посла, давно выпит. Четвероногий любимец герцога слизывает с тарелки остатки.
– Вы отдохнете у нас, экселенц. Ганноверский двор утомителен. У нас проще, не правда ли?
В том ли простота, что все исцарапано собачьими когтями? Мебель, ковры, гобелены парижской работы…
Сен-Поль говорит: курфюрст догов не терпит, предпочитает борзых. В Вольфенбюттеле все делается назло Ганноверу, наперекор Ганноверу.
– Повсеместно в немецких землях, – сказал Куракин, – я встречаю большое расположение к царскому величеству.
– На комплименты Ганновер ловок, – отозвался герцог, поглаживая пса. – Нам, провинциалам, не тягаться. Зато, экселенц, наше слово искреннее.