Державы верные сыны
Шрифт:
У костров, несмотря на глубокую ночь, вязались разговоры. Ремезов подошел к своим казакам. Урядник Рящин, увидев его, пружинисто встал.
– Ваше благородие! Есаул Кравцов требовал вас к себе. Сказывал, как явитесь, немедля к ним.
Усталость заплетала ноги. Но Леонтий прошел к камышовому шалашу, где ютился его командир. Казачина караулил у входа, сидя на ящике с ядрами, хранимом для пущей надежности под боком у есаула. Рядом располагались и артиллеристы.
Командир сотни лежал на ложе, покрытом одежинами и кошмой. Он, разморенный сном,
– Это ты с Плёткиным на кордоне переполох поднял, по ногайцам палил. А потом невесть куда с уворованной бабой удрал?
– Было такое.
– Почему с тобой не явился ординарец? Я обоим вам такую взбучку дам, что… Накажу примерно!
– Плёткин прийти никак не может, господин есаул! Он в отъезде, по моему приказу.
– Ась? – Кравцов сел, выбросив ноги из-под кошмы. – В каком таком отъезде?
– Об том, Лука Агафонович, сказать не могу.
Кравцов, отдуваясь, стал с трудом натягивать высушенные ночью сапоги. Погодя встал, строжась голосом, отчеканил:
– Проступок ваш на кордоне, сотник Ремезов, сурового наказания достоин! Вы не доложились по всей форме дозорным, что устав обязывает выполнять! Сверх того, самочинно приказали казаку покинуть полк, что обязывает меня супротив сих бесчинств ваших меры принять!
Командир сотни выглянул из шалаша, позвал караульного. И едва тот, пригнувшись, вошел, приказал:
– Прими от господина сотника оружие! А тебе, Леонтий, приказываю отдать шашку, кинжал и пистолет. Утрецом за всё ответ держать станешь у Платова! А покамест свободен…
Брезжила зорька. Холодный тянул с севера ветерок. Леонтий стоял у костра, подставляя дуновениям лицо, гадая, сколько верст одолели уже его ординарец и Мерджан. Беспокоило его, что маловато у них съестных припасов. Бог даст, попадутся хотоны калмыков… Открывать, куда послал казака, покуда никак нельзя. Платов сгоряча на всё горазд. Приказать может, чтобы догнали и вернули назад. А Мерджан… Вновь окатило душу волнение!
До утра, до побудки, Ремезов просидел с казаками у огня. Вдоволь наслушался сказок и прелюбопытнейших историй о казачьих походах, победах и поражениях, про коварство ведьм и распутство баб, особливо чернокожих, из заморских стран. Спать так и не пришлось…
Есаул пробыл в палатке полковника недолго, прежде чем ординарец пригласил в нее Леонтия. Платов спозаранок был не в духе, хмурился. Не глядя на сотника, отрывисто спросил:
– Где казак Плёткин?
– Не могу сказать. Он бесперечь возвернется, господин полковник.
– Али ты хмелен, али сбесился, Ремезов? – постарался остепенить своевольца командир. – Мы на войне, а не на свадьбе. Докладывай по уставу! Куда казака снарядил?
– Никак не могу.
Платов, гневно раздувая ноздри, повернулся к сотнику.
– Разжалован в рядовые! – с нажимом произнес он, вставая. – Пред строем – полсотни плёток! Понятно, за что?!
– Так точно, господин полковник.
Бравый вид и уверенность, с какой держался приятель детства,
– Говори правду.
– А коли…
– Запороть велю! Ты меня знаешь… Неподчинения не дозволю!
Леонтий, однако, уловил в потемневших глазах Платова не ожесточение, а некую товарищескую заинтересованность.
– Отослал с невестой… Какую у ногаев отбил… К моим родителям отослал, – сбивчиво, теряясь в мыслях, проговорил Ремезов. – Ногаи за нами гнались, потому и кордон всколыхнули…
Платов минуту в упор смотрел на своего, похоже, обезумевшего от любви офицера. И вдруг посветлел взглядом, усмехнулся и ударил ладонью по здоровому плечу сотника.
– За правду наполовину прощаю. Отменяю порку! А из офицеров выгоню. Послужи урядником, храбрость яви… Был у меня ночью мурза, с жалобой приезжал, требовал выдачи вашей… Эх ты, Леонтий! А ведь я в есаулы тебя метил. Дурости много!
– Так точно, господин полковник! – отчеканил Леонтий и, вздохнув, порывисто вышел из командирской палатки.
Часть вторая
1
«Кавказскую карту» Порта разыгрывала в соперничестве с Россией на протяжении всего XVIII столетия. Где добровольно, где принудительно ее миссионеры обращали горские языческие народы в ислам, всячески поощрялся их союз с Крымским ханством, набеги на южные российские пределы.
О подлинном положении в Кабарде Екатерина узнала от прибывшего в Петербург еще при ее покойном муже, императоре Петре III, владетеля Кургоки Кончокина. Постоянная междоусобица, притеснения владетелей Большой Кабарды побудили его просить позволения переселиться своему роду на левый, российский по договорам, берег Терека. Это прямо соотносилось с ее указом, разрешающим осетинцам и киштинцам поселяться на равнине, на землях российских. Полная открытость кавказской границы, происки османов, требовали смелых и решительных мер. И Екатерина одарила благородного кабардинца милостями: ему, принявшему крещение и нареченному Андреем Ивановым, был присвоен чин подполковника с достойным жалованьем и позволено использовать титул: князь Черкасский-Кончокин.
Новоявленный российский князь выбрал для поселения на терском левобережье урочище Мез-догу, что означало – Большой лес. Русскими это название было несколько изменено – Моздок. И без промедления летом 1763 года сюда прибыла специальная армейская команда, состоящая из урядника и тридцати солдат, под началом инженера-подполковника Гака. Вручную в лесных чащах валили лес, – вековые дубы и буки, из бревен сооружали укрепления и дома, склады и казармы, церквушку; по всему периметру возвели высокий земляной вал, согласно законам фортификации. И уже через два года Моздокская крепость, со штатным гарнизоном, стала оплотом России на терском рубеже.