Держи меня крепче
Шрифт:
— Нина, уведи Макса и вызови скорую, — бросает Должанов, подойдя ближе, и всучивает мне в руки свой дорогущий пиджак, а сам закатывает рукава белоснежной рубашки. — И втемяшь этому придурку, что если друзья просят его пока не ехать одному в захолустье, то лучше не ехать.
И тут всё начинается. Без предупреждения и сигнала. Миксаев просто с размаху обрушивает свой «держак от швабры» по коленям стоящего ближе всех Широкова. Бугай по имени Егор Морозов (вспомнила, как его зовут!) налетает на Акуленко, Роман сцепляется с тем, что держал Максима, пока Влад его избивал.
Я пытаюсь увести Ларинцева, но он упирается, говорит, что не будет отсиживаться на лавочке, пока его друзья дерутся, вступившись за него. Но мне его утащить помогает Вера, смачно выругавшись на своего друга, даже обещает сама ему добавить, что не успел Акуленко.
Едва доходим до моего дома, как навстречу в распахнутой куртке выбегает моя мама.
— Нина, Господи! Уварова позвонила! Максим! — мама подбегает и прикасается ладонью к его лицу. — Дитё, да что же ироды сотворили! Нина, тебя не тронули?
— Нет, мам, вызови скорую, — мотаю головой.
Меня бьёт крупная дрожь. Ларинцев садится на лавочку и опускает голову вниз, позволяя крови свободно течь, убирает мою руку с салфеткой от своего лица и коротко сжимает пальцы в своих.
— Не надо скорую, нормально всё. Умыться надо. Вера, набери Энджи, скажи, что подъедем скоро, пусть наколдует мне ту фигню обезболивающую, она знает.
— Слышь, самостоятельный, — тут уже в оборот его берёт моя мама, уперев руки в бока. — Ты моей дочери нужен целый и невредимый, так что я звоню знакомому фельдшеру. Жди тут.
ЭПИЛОГ
Не знаю, сколько ночей я просыпаюсь в холодном поту, когда мозг во сне подкидывает мне жуткие воспоминания, приукрашивая их разными подробностями. Тогда я ещё теснее прижимаюсь к его груди и начинаю дрожать, а Максим обнимает меня и сильнее укутывает нас одеялом.
— Тише, Пёрышко, — шепчет. — Не предавай ты этому столько значения. Всякое бывало же.
Всякое, может, у него и бывало, только вот тот вечер в моей памяти отложился. Его лицо в крови и моё бессилие. Чужая злоба.
Тогда ему сломали несколько рёбер, выбили запястье, задели правую почку. Бровь пришлось зашивать, а губы потом на морозе ещё несколько недель трескались и долго заживали. Для меня это не мелочи, хоть Максим и говорил, что это незначительно и скоро всё заживёт.
Сам меня успокаивал, а сам психовал, когда врач сказал, что месяца на три он выпадет и репетиций. Злился. Туфли-джазовки репетиционные в окно выбросил в один день. Выпил целый стакан водки разом. А потом так остервенело набросился на меня, желая взять всю и сразу, что я даже поначалу испугалась.
Но это прошло. Раны зажили, и мы оба вернулись к станку в класс. Только Максим уже в новой роли — руководителя. Ирма ушла в отпуск, потом переходящий в декретный, оставив группу на Ларинцева. И он справился. Блестяще! Тиранил всех неимоверно, но когда «New dance» выходили на сцену, зал затихал, а в финале взрывался оглушительными аплодисментами.
С отцом у него так и остались напряжённые отношения, но последний, кажется, смирился, что сын решил стать всё же по жизни артистом, хотя и лелеял надежду, что когда-нибудь Максим придёт к нему на фирму и займёт свой кресло. Только вот Ларинцеву-младшему нужен был творческий полёт, а не мягкая кожа под задницей.
В университете он пятый курс заканчивал заочно, а я решила остановиться на бакалавриате. Контрактов становилось всё больше, уровень всё выше. Иногда мы по два-три месяца не приезжали домой, объезжая с концертами города.
Друзей видели редко. Вера вроде как завязала с сумасбродством после того, как встретила того, кто смог перевернуть её отвязный мир с ног на голову.
Акуленко сел в тюрьму, и мне даже было неинтересно за что.
А ещё Максим познакомил меня с тем своим другом, что пришёл из армии. Если честно, когда я его увидела в первый раз, то оторопела. Свирепый зверь, не иначе. Но потом рядом с ним появилась невысокая милая блондинка и одним только взглядом усмирила всё то, что бушевало во взгляде этого здоровенного медведя.
Должанов вёл разгульную жизнь ещё несколько лет, а потом натворил бед и его привычный мир покачнулся. Никогда не видела Романа таким растерянным как тогда, когда от него ушла жена. И никогда не видела его таким радостным, как когда она его простила, и он впервые взял на руки новорождённого сына.
Шевцовы и Должановы крестили детей в один день, и прямо на торжестве в узком кругу друзей Максим вдруг встал, улыбнулся мне своей неподражаемой улыбкой и стал на колено.
Помню, как задрожали руки, а жена Шевцова — Яна, вытащила из онемевших пальцев бокал. Как на безымянный палец протолкнулось колечко с розовым камешком, огранённым в виде ягодки малины. Как все замолчали, потому что я потеряла дар речи, а Максим стоял и стоял передо мной на колене и ждал.
И, конечно, я ответила «да». Как же иначе? Ведь он — моя любовь, тот, кто держал меня так крепко в своих руках, что вернул жизнь в сломанную куклу. Шкатулка не играла, балерина не кружилась, пока он её не починил. Пока не вложил в душу мелодию любви.
«Моя Малина»…
«Настоящий малиновый кайф. Чистая, неразбавленная доза»…
КОНЕЦ