Держись, сестренка!
Шрифт:
Я не видела его лица: уставилась на нарукавный знак, вышитый золотом, — эмблему ВВС. Заикаясь, начала говорить, что очень хочу поступить в летную школу аэроклуба и вот даже заявление принесла.
— Заявления мало, — сказал он. — Нужны рекомендации с шахты, от комсомольской организации, медицинское заключение, свидетельство об образовании и метрика. Когда все документы соберете, приходите с ними на мандатную комиссию. Комиссия решит — принять вас или нет.
Поблагодарив летчика, окрыленная тем, что начало сделано, я выскочила на улицу и, не чувствуя под собой ног, помчалась в сторону Красных ворот, на шахту.
В
— И куда тебя несет нелегкая, — мрачно прокомментировал Вася Григорьев. — Лучше бы тебе, Егорова, в институт пойти учиться, а летать — пусть парни летают.
— Да куда ей, дохлой такой, лезть в летчики! От удара током еще не оправилась, — высказалась Тося Островская.
Эх, Тося, Тося, а еще задушевная подружка… Спали, можно сказать, вместе — в общежитии рядом койки стояли, работали в одной бригаде, на рабфаке учились вместе. Даже платья и кофточки у нас были «взаимозаменяемые», вернее, одна вещь на двоих: сегодня она в юбке с кофтой, а я в платье, завтра — наоборот. Тося мечтала стать врачом, а я еще не решила, кем быть, и на этой почве у нас случались споры. Забегая вперед, скажу — Антонина Сергеевна Островская выучилась-таки на врача и всю войну была на фронте хирургом. А тогда она очень хотела, чтобы и я шла с ней вместе в медицинский институт.
Все сомнения, несогласия со мной остановил наш бригадир.
— Она жилистая, выдюжит. Пусть поступает! — заключил он и дал мне рекомендацию.
Теперь предстояло пройти медицинскую комиссию, да не одну, а две. Сомнений было много. Пугали какими-то лабиринтами, ямами, якобы придуманными врачами для тех, кто хотел летать. Но, к моему удовольствию, никаких лабиринтов и ям на комиссии не было. В обыкновенных кабинетах сидели обыкновенные врачи, которые прослушали, про-' стукали нас, повертели на специальном кресле, испытывая вестибулярный аппарат, и, если не находили никаких отклонений, писали: «Годен».
Правда, на вторую комиссию из двадцати человек пришли только двенадцать. Для меня все обошлось благополучно. Все врачи написали одно, самое чудесное из всего русского языка слово — «здорова».
Отработав в шахте ночную смену, я помылась в душе, переоделась, позавтракала в шахтной столовой и направилась на приемную комиссию. Располагалась она в бывшей церкви в Яковлевском переулке, что у Курского вокзала. Теперь здесь были классы и кабинеты аэроклуба.
Меня долго не вызывали, и я — после ночной-то смены — заснула, сидя в углу на деревянном диване. Но стоило услышать свою фамилию — вскочила и, не оправившись ото сна, влетела в кабинет. Надо было предстать перед высокой комиссией по-военному, доложить по всем правилам, а я только и сказала:
— Это я, Аня Егорова, с двадцать первой шахты… Все сидящие за большим столом дружно засмеялись. Вопросов же ко мне было бесконечно много: спрашивали о родителях, о братьях, о сестрах, и о работе, и о комсомольских поручениях, и о международном положении, к о географии.
— Определите долготу и широту города Москвы, — помню, предложил кто-то из дотошной комиссии.
Я подошла к карте, висевшей на стене, долго водила пальцем вверх по меридиану и вправо по параллели, наконец объявила. Все снова засмеялись. Но почему? Оказывается, перепутала долготу с широтой. Тут же стали решать вопрос, куда меня принять — в летную или планерную группу. Решили — в планерную. Когда я спросила, почему не в летную, ответили:
— В планерной тоже будете летать, только без мотора. Научитесь хорошо летать па планере, понравится-переведем в летную.
Я немножко загрустила, но что поделаешь: в планерную так в планерную. Лишь бы научиться летать!..
Всю зиму мы занимались теорией. Трудно было совмещать работу и учебу на рабфаке, в аэроклубе. Но мы ухитрялись с Тосей и в кино сходить, и на танцы изредка. Театр оперетты шефствовал над нашей шахтой, и нам часто давали билеты на спектакли. Нашим кумиром был артист Михаил Качалов, я даже была влюблена в него. Старалась попасть на спектакли с его участием и тогда садилась поближе к сцене, слушая его бархатный голос, как завороженная.
Ранней весной стали мы ездить в село Коломенское на практику, туда, где когда-то холоп Никитка, соорудив себе крылья, прыгнул с высокой колокольни. Там с крутого берега Москвы-реки и парили на планерах. Конечно, по нынешним временам все делалось тогда весьма примитивно. Планер УС-4 устанавливался на крутом берегу, закреплялся штырем, в кабину садился курсант, а остальные спускались на склон, брались за концы амортизаторов, прицепленных к планеру, и по команде инструктора: «Натя-ги-вай!»– растягивали их, чтобы «выстрелить» сидящего в кабине безмоторного аппарата, как из рогатки.
Чтобы побыть в воздухе две-три минуты, а остальное время так вот натягивать амортизаторы планера, я ездила в Коломенское, отработав смену в шахте, все лето, каждый день.
В октябре 1934 года в метро прошел первый поезд из двух красных вагонов. Какое же было тогда ликование! Мы кричали «ура», пели песни, обнимались, плясали, бежали вслед за вагонами. Работали мы теперь уже не арматурщиками. Шли отделочные работы. И нам приходилось устанавливать красные мраморные плиты, полировать пилоны, сгребать мусор, подметать, мыть.
В феврале 1935 года, когда проходил 2-й Всесоюзный съезд колхозников-ударников, метростроевцы промчали делегатов через все тринадцать станций. А 15 мая 1935 года Московский метрополитен был открыт для всеобщего пользования. За ударную работу на метро Московской комсомольской организации была вручена высшая правительственная награда — орден Ленина. Большой группе строителей метро тоже были вручены ордена и медали. Замечательной школой мужества стал для нас наш родной Метрострой.
… — Ну хватит землю копать, пора браться за ум. Поступай-ка в институт, а пока, я договорился, поработаешь в редакции газеты «Труд». Должность не ахти какая, но зато будешь среди умных и образованных людей, глядишь, повлияют на твой партизанский характер, — заявил брат и отвез меня во Дворец труда на Солянку, где размещалась редакция.
И стала я читать письма рабкоров, читать да определять — в какой отдел отнести. Работа интересная, но мне не хватало коллектива энтузиастов «Комсомолстроя». Так что, промучившись в «Труде» четыре месяца, я удрала на строительство второй очереди Метростроя, на шахту 84–85 — «Динамо». Только теперь стала работать слесарем по ремонту отбойных молотков и перфораторов, заодно и общественным библиотекарем при шахткоме, а вечерами занималась уже в летной группе. Рабфак и планерная школа были окончены — я получила среднее образование, являлась инструктором-планеристом.