Десантура-1942. В ледяном аду
Шрифт:
– Что немцы?
– В контратаку собираются, товарищ капитан!
– Тогда к бою. К комбригу связного. Передать, что деревни взяты. Продовольствия не обнаружено. Много потерь. Уничтожено не менее батальона немцев. Уничтожен склад с боеприпасами. Просим разрешения на отход.
– Все?
– Все… Вань… Дай мне автомат…
– Товарищ капитан!
– Мой давай автомат… Трофей себе оставь…
– Вам в тыл надо, товарищ капитан… – всхлипнул молоденький санитар.
– А я и так в тылу. Врага.
Капитан Струков, превозмогая
Когда он пришел в себя – в сарае их осталось семеро. Очередную атаку отбили без него.
Без него и пришел приказ об отходе.
Оказывается, он тогда пришел в себя. Приказал отходить всем. И едва не пристрелил тех, кто попытался его на тех самых волокушах утащить в лес.
– Вань, ты почему не ушел?
На спине молоденького санитара дымился вырванный пулей клок полушубка. Мелехин неуклюже и смущенно пожал одним плечом. И здоровой рукой поднял и швырнул обратно шлепнувшуюся рядом с ним немецкую гранату с длинной деревянной ручкой.
– Вань… Веди бойцов на прорыв… Вам победу завоевывать…
Санитар сглотнул свою кровь и утер кровь чужую на щеке капитана:
– Товарищ капитан, мы решили тут… Комсомольцы не оставят вас…
Струков обвел лихорадочным взглядом шестерых пацанов. Все израненные. Бинты в свежей крови. Валенки в дырах. Халаты замызганы. А в глазах немецкая смерть…
– Приказываю… Письмо… Жене…
От боли в глазах желтые круги… Сознание плавает…
– Я прикрою… Мужики… Ребята… Ваня…
И санитар Ваня Мелехин, сглотнув тяжелый, горький ком скомандовал:
– Батальон, вперед!
Шестеро раненых десантников бросились в очередную рукопашную. Один, самый ослабевший, упал под немецким тесаком. Пятеро прорвались! Огрызаясь выстрелами по отбегающим немцам, пятеро десантников прорвались из деревни – перепрыгивая через тела своих товарищей, убитых еще ночью, и через тела врагов, убитых уже днем.
Капитан Струков остался в сарае деревеньки Большое Опуево.
Десантники выскользнули в спасительный лес. Только там Ваня Мелехин оглянулся. На месте бывшего сарая полыхал пожар. Оттуда еще бил несколько секунд автомат. А потом затих…
13
– И как же вы решали проблему с ранеными, господин подполковник? – обер-лейтенант подпер щеку рукой.
– Опуево атаковали только два батальона. Первый и второй. Четвертый и третий прикрывали операцию с флангов. А тыловики в это время оборудовали аэродром на Невьем Моху.
– Прямо на болоте?
– Конечно, герр лейтенант, у нас не было другого выхода. И в ночь после операции командование фронта наконец установило более-менее постоянную связь с нами. В ту ночь…
– На четырнадцатое?
– Да, на четырнадцатое марта… В ту ночь на взлетные полосы сели первые «ушки».
– Кто, простите?
– «У-два».
– Аааа… Ваши «швейные машинки»…
– Почему
– Стрекочут они как наши «Зингеры». Очень неприятные штучки, господин подполковник. Честно признаюсь.
– Почему? – опять приподнял брови подполковник.
– Их практически невозможно сбить, как ни странно. Самолет можно сбить, а эту летающую мебель… Русская фанера! Разве что убив пилота или попав в мотор, а это, как вы понимаете…
– Конечно, понимаю. Я видел, как они садились на болото… – шмыгнул носом Тарасов. – Не хотел бы я быть на их месте…
Настала очередь удивляться немцу:
– Можно подумать, вашему месту можно завидовать…
– И моему нельзя. На войне вообще нельзя завидовать никому. Впрочем, не только на войне!
Импровизированный аэродром освещался кострами, расположенными по краям взлетной полосы. Черное небо подсвечивалось их багровым светом. Из этого света медленно и бесшумно, с выключенными моторами, ровно гигантские птицы, планировали один за другим «уточки». Подпрыгивая двухметровыми лыжами на кочках, они неслись по восьмидесятиметровой посадочной полосе, постепенно замедляя скорость. А там к ним подбегали десантники и, хватаясь за крылья, вручную отворачивали легкие самолеты в сторону.
Как ни утаптывай снег – каждую ямку не заровняешь. Летчики рисковали скапотировать или сломать посадочную лыжу, но все же садились друг за другом.
Командиры взводов третьего батальона охрипшими голосами командовали бойцами, спеша разгрузить люльки между крыльев, привешенные вместо бомбовой нагрузки.
Тарасов стоял и смотрел, как они приземляются. «Наконец-то, наконец-то!» – билась в голове единственная мысль. – Наконец-то! – не сдержавшись, он крикнул Мачихину, потом повернулся к нему и схватил его за плечи:
– Ну, сейчас дадим фрицам жару! Слышишь, комиссар!
Мачихин улыбнулся:
– Слышу, командир! Да не тряси ты меня так!
Тарасов с силой хлопнул его по плечу и побежал к первому севшему самолету.
Из открытой кабины «У-два» неуклюже выбирался летчик, замотанный теплым шарфом по самые глаза.
Спрыгнув наконец с крыла на снег, он поднял очки и стащил обледеневший шарф с лица.
Тарасов, не сдерживая себя, с разбегу обнял его и даже попытался приподнять от прилива чувств:
– Ребятки! Молодцы! Спасибо, ребята!
Летчик даже не нашелся сначала, что ответить коренастому мужику без знаков различия, выскочившему из морозной темноты. Лишь потом, когда Тарасов на мгновение прекратил его хлопать по спине, чуть отодвинулся:
– Мне б к подполковнику Тарасову…
– Да я Тарасов! Я! Слышишь, летчик! Вы же всю бригаду мне спасли!
Летчик сделал шаг назад и приложил руку к заледеневшему летному шлему:
– Лейтенант Зиганшин! Эскадрилья доставила грузы продовольствия и медикаментов по приказу генерала Курочкина!