Дестини
Шрифт:
– Видишь, радость моя? Красивое, правда? Как мама и сказала?
Элен выпятила губу и молча на нее смотрела. Мама успела вымыть и волосы – они блестели в солнечном свете; лицо она подкрасила тоже очень тщательно. Брови у нее стали чуть заметнее обычного, а губы казались алым бантиком. Она перестала кружиться, подошла к ней и крепко обняла.
– Ну, не дуйся, деточка, – не надо. От этого ты становишься такой некрасивой! Мамочка скоро вернется, она же тебе сказала. И знаешь что? Почему бы и тебе не нарядиться? В твое особое платье. И дай мамочка тебя причешет. И тогда мы обе будем красивыми леди, а
Элен ничего не сказала, но мама даже не заметила. Она была вся какая-то взволнованная и суетливая. Она засовывала и впихивала Элен в ее праздничное платье. Оно было хорошенькое и обычно нравилось Элен. Его сшила мама, спереди собрала складочки и сделала кружевной воротничок из старой нижней юбки. Элен надевала его, когда они ходили в Селму в кино. Но сегодня оно показалось ей неудобным – тесным и кусачим под мышками. Она чувствовала, что вся вспотела, а в трейлере было душно, словно собиралась гроза. У мамы на лбу и на верхней губе выступили бисеринки пота.
Мама расчесывала щеткой длинные светлые волосы Элен, пока они тоже не заблестели, а потом достала щипцы для завивки, нагрела их и завила длинные волнистые пряди в светлые кудряшки. Элен видела, что она старается сделать ей приятное, и чем больше мама старалась, тем жарче и душнее ей становилось.
Наконец мама посмотрела на свои часики и сказала:
– А теперь – самое особое. И тебе тоже – один разочек можно.
Она подошла и выдвинула ящик желтого безобразного комода у ее кровати, порылась в глубине и достала коробочку. Особую коробочку.
Она была совсем белая с золотой надписью, а внутри, в углублении, выстланном пожелтевшим белым атласом, была бутылочка со стеклянной пробкой. Совсем маленькая бутылочка, а на самом донышке в ней была капелька оранжево-коричневой маслянистой жидкости. Очень-очень осторожно мама наклонила бутылочку так, что часть жидкости попала на конец стеклянной пробки, и тогда она вытащила пробку. Потерла ею за ушами и по голубым жилкам с нижней стороны запястья, а потом помазала и Элен.
Элен сморщила нос.
– Пахнет непонятно…
– Это самые дорогие духи в мире! – Ее мать смотрела на бутылочку. – Ты помнишь? Я же тебе рассказывала. Они называются «Радость» и пахнут весной. – Внезапно ее лицо омрачилось. – Этот флакон я берегла семь лет. И теперь ничего не осталось.
Элен подумала, что раз так, она выбросит бутылочку, но мама ее не выбросила, а воткнула стеклянную пробку на место, положила бутылочку в углубление и убрала коробочку в ящик. Потом вздохнула.
– Никогда не оставляй духи стоять на свету, Элен. Они улетучиваются. Запомни. А теперь… – Она посмотрела на часики и ахнула. – Мне пора. Я задержалась. Ты будешь умницей, правда? Оставайся возле прицепа, как всегда. И помни про наклейки на часах. Когда стрелки подойдут к наклейкам, мамочка будет дома.
Она поцеловала Элен, обняла ее очень крепко и ушла. Элен смотрела ей вслед. Мама спустилась со ступенек и пошла через двор, а когда вышла за штакетник, то побежала.
Элен пошла на кухню, встала перед холодильником и посмотрела
Она растерянно смотрела на часы. Что это означает? Мама вернется раньше или позже? Она попробовала догадаться, но в трейлере было жарко и душно, а потому она отвернулась от часов и вышла наружу. Осмотрела английский сад. Он выглядел гадко-прегадко. Все цветы завяли на солнце, а камушки были не там, где следовало. Она ткнула в них носком туфли. Камушки, а не галька! Может, если набрать воды из колонки и полить цветы, они оживут? С некоторым сомнением она взяла бутылку, налила ее дополна и, увлекшись своей задачей, опустилась на колени и начала осторожно лить воду. Это оказалось трудно. Вода разбегалась по пыли и не всасывалась там, где нужно. Мох сдвинулся, засохшие одуванчики попадали.
– Чего ты их поливаешь? Они же засохли. Элен медленно подняла голову. Это был один из Тэннеров. Билли Тэннер, наверное. Она прищурилась от солнца. Да, Билли Тэннер. Он опирался на штакетник и смотрел на нее. Она молча поглядела на него. Он был совсем коричневый, а подстрижен некрасиво, как все Тэннеры, – ежиком, говорила мама. Так коротко, что сквозь каштановую щетину поблескивала кожа. И какой он был некрасивый! Без рубашки, без ботинок… Хотя Тэннеры в ботинках ходили только в школу. И в синих джинсах, обрезанных над коленками – таких старых, что они стали почти белыми.
Она уставилась на него, но не ответила. Может, если она будет молчать, он уйдет. И она вылила на пыль еще воды.
Билли Тэннер быстро покосился на трейлер, потом открыл калитку и вошел во двор. Он остановился шагах в трех от нее и принялся загребать ногами пыль. Ноги у него были грязные, в рыжей пыли чуть не до колен.
– Они же завяли. Поливай – не поливай, толку не будет. Раз они завяли. – Он помолчал. – Хочешь, я принесу тебе хороших? Я знаю, где их много. Покрасивше этих. Большие такие. Ниже по ручью.
Элен откинулась на корточках и опасливо посмотрела на него. Предложил он ей помощь небрежно, но по-дружески. Другие Тэннеры стали бы смеяться или бы расшвыряли камешки ногами. Но Билли был лучше остальных Тэннеров, вспомнилось ей. Однажды, когда за ней еще присматривала Миссисипи Мэри, она упала перед другими прицепами, а Билли ее поднял и промыл ссадину под коленкой. Она решилась.
– Это английский сад, – объяснила она.
Билли ухмыльнулся и присел на корточки рядом с ней.
– Английский сад? А ты что, видела английские сады?
– Нет. Но мама видела. Она мне про них все рассказывала. Они очень зеленые, и в них много-много цветов. Ну, как сад Калвертов, только лучше.
– Ага… – Он наклонился и ловко переложил камешки. – Надо вот так – чтобы получилась плотина, поняла? Тогда вода не скатится. Хочешь еще попробовать?
Элен попробовала. Она осторожно вылила воду, и вода растеклась перед камешками в лужицу, как ей и хотелось. Мало-помалу, вода ушла, и она улыбнулась.
– Благодарю тебя.
– Да ладно! – Он пожал плечами, а сам, заметила Элен, косился на нее – на волосы, на праздничное платье, на голые ноги и сандалии. Сначала от его взгляда ей было не по себе, но он ее не тронул, даже не попытался, и немного погодя ей стало приятно.