Десять дней в сумасшедшем доме
Шрифт:
Другая пациентка, увидев это, добродушно предложила мне свой, но я отказалась с благодарностью, повернулась к медсестре и попросила еще. Бросив толстый кусок хлеба на стол, она отпустила какое-то замечание насчет того, что, даже забыв, где я живу, я не забыла, как есть. Я попробовала хлеб, но масло было настолько ужасно, что есть его было невозможно. Голубоглазая немецкая девушка с другой стороны стола сказала мне, что я могла бы попросить хлеб без масла, и что почти никто не может есть это масло. Я обратила внимание на сливы и выяснила, что среди них лишь пара съедобных. Пациентка, сидящая возле меня, попросила отдать ей сливы, и я согласилась. Мне осталась лишь чашка чая. Я попробовала его, и одного глотка было достаточно. Там совсем не было сахара, и вкус был таким, словно его сварили в медном горшке. Чай был жидок и слаб, как вода. Я передала и
— Вы должны есть через силу, — сказала она. — Иначе вы ослабнете, и кто знает, в этих условиях вы можете вправду сойти с ума. Чтобы разум оставался в порядке, нужно заботиться о желудке.
— Я никак не могу есть эту дрянь, — ответила я, и несмотря на ее уговоры, я ничего не съела тем вечером.
Не потребовалось много времени, чтобы пациентки смели все, что было съедобным, со стола, и затем нам приказали выстроиться в колонну в коридоре. Когда мы сделали это, двери были открыты, и нам велели проследовать назад в общую комнату. Большинство пациенток сгрудилось вокруг нас, и меня снова убедили сыграть, как больные, так и медсестры. Чтобы порадовать пациенток, я пообещала исполнить что-нибудь, а мисс Тилли Мэйард вызвалась спеть. Первой песней, которую она попросила меня сыграть, была «Засыпай, малыш», и я приступила к этому. Она пела ее очень мило.
Глава 11
В ванной
После еще пары песен нам велели идти за мисс Грюп. Нас привели в холодную, влажную ванную комнату, и мне приказали раздеться. Воспротивилась ли я? Да, еще никогда я не отказывалась так серьезно и настойчиво. Мне сказали, что, если я не подчинюсь, ко мне применят силу и не станут слишком церемониться. Тогда я заметила одну из самых невменяемых женщин, стоящую с большой бесцветной мочалкой в руках возле наполненной ванны. Она бормотала что-то себе под нос и подхихикивала с какой-то жестокостью. Я понимала теперь, что будет со мной. Дрожь прошла по моей спине. Медсестры стали снимать с меня одежду, один предмет за другим. Наконец, на мне осталась лишь одна вещь.
— Я не сниму это, — заявила я сердито, но они заставили меня. Я бросила взгляд на пациенток, столпившихся у двери и наблюдавших эту сцену, и быстро прыгнула в ванну, не заботясь о грациозности.
Вода была ледяной, и я вновь начала возражать. Как бесполезно это было! Я просила, чтобы хотя бы пациенток увели прочь, но мне приказали заткнуться. Сумасшедшая начала скрести мою кожу. Я не могу найти лучшего слова, чтобы назвать это действие, кроме как «скрести». Она взяла немного мягкого мыла из маленькой оловянной миски и натерла им мои плечи, все лицо и даже мои прекрасные волосы. Я уже не могла ни видеть, ни говорить, но продолжала пытаться убедить ее не трогать хотя бы мои волосы. Престарелая женщина все скребла и скребла меня, бормоча что-то самой себе. Мои зубы стучали, а ноги и руки покрылись гусиной кожей и стали синими от холода. Внезапно на меня обрушили один за другим три ковша ледяной воды, попавшей мне в глаза, уши, нос и рот. Наверное, я испытала ощущения утопающего человека, пока меня, задыхающуюся и дрожащую, вытаскивали из ванны. Теперь я и вправду выглядела безумной. Я увидела неописуемое выражение на лицах моих товарок, которые наблюдали за моей судьбой и знали, что скоро придет и их очередь. Не в силах сдерживаться, я расхохоталась, представив, какое абсурдное зрелище представляю собой сейчас. На меня, мокрую с головы до пят, надели короткое фланелевое белье, по нижнему краю которого были вышиты крупные черные буквы: «Сумасшедший дом, О.Б., О.6». Последние символы значили «Остров Блэквелла, отделение 6».
К тому времени уже раздевали мисс Мэйард, и, как ни отвратительно было мое купание, я согласилась бы на еще одно, лишь бы спасти ее от этого. Представьте, каково больной девушке быть погруженной в ту ванну, которая заставила меня, полностью здоровую, трястись как в лихорадке. Я слышала, как она говорила мисс Грюп, что ее голова все еще болит из-за ее недуга. Ее волосы были короткими и почти полностью распустились. Она просила, чтобы сумасшедшей женщине велели скрести ее осторожнее, но мисс Грюп ответила:
— Никто здесь не боится причинить тебе боль. Заткнись, иначе будет хуже.
Мисс Мэйард подчинилась, и это был последний раз, когда я видела ее тем вечером.
Меня привели в палату, где располагалось шесть кроватей, и уложили на одну из них, но появился кто-то еще и снова заставил меня подняться, сказав:
— Нелли Браун надо
Меня перевели в палату номер 28 и наконец оставили одну, так что я могла удобно устроиться на кровати. Но это было невозможно. Кровать была высокой по центру, с покатыми краями. Моя голова, едва коснувшись подушки, наполнила ее водой, и мое мокрое белье передало свою влажность простыням. Когда вошла мисс Грюп, я спросила, не предоставят ли мне ночную сорочку.
— В нашем заведении таких вещей нет, — сказала она.
— Но мне не нравится спать без нее.
— Мне наплевать, — ответила она. — Ты теперь в общественном заведении и не жди особых милостей. Здесь все бесплатно, так что будь благодарна за то, что получаешь.
— Но город платит за содержание этого места, — настояла я, — И платит работникам, чтобы они были добры к тем, кто сюда попадает.
— Можешь не ждать особой доброты здесь, ты ее не дождешься. — и она ушла, закрыв за собой дверь.
Простыня и клеенка располагались подо мной, другая простыня и черное шерстяное одеяло накрывали меня. Ничто еще не раздражало меня так, как это шерстяное одеяло, которым я старалась укутать плечи, чтобы перестать дрожать от холода. Когда я подтягивала его к голове, мои ноги были открыты, в обратном случае непокрытыми оставались плечи. В палате не было ничего, кроме кровати и меня на ней. Когда дверь была заперта, я подумала, что меня оставили в одиночестве на всю ночь, но вскоре услышала звук тяжелых шагов двух женщин, доносящийся из коридора. Они останавливались у каждой двери, отпирали ее, и через несколько мгновений я слышала, как они запирали ее снова. Они повторяли это, даже не пытаясь не шуметь, на протяжении всей противоположной стороны коридора и наконец дошли до моей палаты. Здесь они остановились. Ключ вошел в замочную скважину и повернулся, я смотрела на дверь, ожидая, что они войдут. Вошедшие были одеты в бело-коричневые полосатые платья с медными пуговицами, большие белые передники с толстым зеленым поясом, с которого свешивались связки крупных ключей, и маленькие чепчики на головах. По их одеяниям я поняла, что это — дежурные медсестры. Одна из них несла фонарь, и она осветила им мое лицо, говоря спутнице:
— Это Нелли Браун.
Глядя на нее, я спросила:
— Кто вы?
— Дежурные сестры, дорогая, — отозвалась она и, пожелав мне спокойной ночи, вышла, и дверь снова была заперта. Несколько раз за ночь они возвращались в мою палату, и даже если бы я сумела заснуть, звук открывания тяжелых дверей, громкие разговоры медсестер и их прогулки туда и сюда постоянно будили бы меня.
Я не могла спать, так что мне оставалось лежать в кровати и представлять себе те ужасы, которые случились бы, если бы в приюте начался пожар. Каждая дверь закрывается отдельно, и окна перекрыты тяжелыми решетками, так что побег невозможен. В одном здании, как, кажется, говорил мне доктор Ингрэм, располагается около трехсот женщин. Они заперты, от одной до десяти в палате. Никак невозможно выйти, если только кто-то не отопрет двери. Вероятность того, что случится пожар, весьма высока. Если здание загорится, ни охранники, ни медсестры не подумают о том, чтобы освободить сумасшедших пациентов. Это я докажу вам позже, когда дойду до рассказа об их жестоком обращении с несчастными, вверенными их заботам. Как я сказала, в случае возгорания даже дюжина женщин не сумеет спастись. Все они будут брошены умирать в огне. Даже если бы медсестры были добрыми, какими они не являются, это потребовало бы большего присутствия духа, чем женщины, подобные им, могут обладать, чтобы рисковать их собственными жизнями, открывая сотни дверей для спасения больных заключенных. Если ничего не изменится, в один прекрасный день здесь произойдет трагедия, несравненная в своей чудовищности.
С этим связан забавный случай, произошедший незадолго до моего освобождения. Я беседовала с доктором Ингрэмом о многих вещах и наконец сказала ему, что, по моему мнению, случится в результате пожара.
— Медсестрам полагается отпереть двери, — заметил он.
— Но вы прекрасно знаете, что они не станут делать это, — сказала я, — И все эти женщины сгорят дотла.
Он сидел молча, не зная, как возразить мне.
— Почему вы ничего не сделаете, чтобы исправить это? — спросила я.