Десять сыновей Морлы
Шрифт:
Эадан вскочил с постели, будто и не спал вовсе.
– Сейчас я сделаю плохое над ними, – повторил он слова Валезириана, хватая свой узел. – Держись позади меня, хриз.
Он отдернул занавесь, ненароком сорвал ее, и решительно двинулся к очагу. Отблески пламени играли на его мече, окрашивая клинок красным, словно меч уже напился крови.
– Что за гурсовы времена настали, если хозяева замышляют зло против гостя? – бросил Эадан старику.
Тот попятился. В его подслеповатых глазах отразился страх.
– О чем ты говоришь, гость? Ты напрасно меня обвиняешь… Я всего лишь немощный старец. Для меня давно уж миновали дни кровавой потехи, – он выставил перед собой дрожащие руки,
Вдруг краем глаза Валезириан заметил какое-то движение. Схватив прислоненное к стене копье – верно, оставшееся от этого ее умершего мужа, Кродстина или как его там, – хозяйка с криком бросилась на Эадана. Долю мгновения Валезириан видел рядом ее побагровевшее лицо, искаженное решимостью и мукой. Сам не заметив как, он ударил ее книгой – женщина издала полухрип-полустон и рухнула на пол. Вокруг ее головы начала разливаться маслянистая лужа.
– Файха! – простонал старик. Он упал на колени и почему-то пополз к ней на четвереньках. – Файха, дочка, – звал он ее, будто не понимал, что она уже не ответит. Валезириан с тоской подумал, что теперь к терзающим его картинам прошлого прибавится еще и эта: жалкий старик, ползущий к убитой женщине.
Эадан развязал свой узел, выбрал серебряное нашейное кольцо потоньше и, отломив от него кусок, бросил обломок старику.
– Бери, – сказал он, – и благодари меня за щедрость. Никто не дал бы тебе такого большого выкупа.
Старик подобрал обломок, посмотрел на него и заплакал.
– О злосчастная моя судьба, – причитал он, раскачиваясь. – В былые дни я бы не продал жену моего единственного сына за серебро убийцы. Не серебром, а кровью взял бы я с него плату! Где же богатство мое и сила? Где мой сын, гордость моего рода? Где невестка моя, хозяйка ключей моего дома? Все исчезло, унеслось на слепых конях ночи. Угасла слава моего рода. Пали стада, погиб урожай, угли остыли в моем очаге. Я нищий, одинокий старик. Горести и унижение – вот моя доля отныне.
Глава 8
Эадан и Валезириан брели по дороге мимо пустых полей, лежащих под слоем снега. Усадьба, где они едва избегли смерти, скрылась из виду. На смену непроглядной тьме явились серые дневные сумерки. Пошел мелкий колючий снег. Порывистый ветер пригоршнями бросал его в лица путников, закидывал снег им за шиворот. Эадан бормотал себе под нос проклятия. Он был не в духе. Он не выспался, не наелся как следует – в животе бурчало от недоваренного проса – и, ко всему прочему, он жалел обломок нашейного кольца, опрометчиво отданный старику. Тогда Эадану хотелось совершить нечто впечатляющее, великодушное – так и подобает поступать благородному эсу, – но теперь его обуяла жадность. Видит Орнар, этот старик заслуживал стали, а не серебра!
Словно догадавшись о его раздумьях, Керхе крикнул, перекрывая свист ветра:
– Может… старого убить надо еще? Этот способен рассказывал… Нет, не так. Он способен рассказать… о нас.
Эадан мотнул головой.
– Я сам расскажу об убийстве, как только нам встретится какой-нибудь хутор.
– Расскажу?! Для что?! – изумился Керхе.
Эадан посмеялся над его глупостью.
– Вам, хризам, не понять, – сказал он с сознанием собственного превосходства. Потом все-таки снисходительно объяснил: – Нужно объявить людям об убийстве сегодня же, иначе это будет считаться бесчестным умерщвлением, – помолчав, он признался: – Да и что его скрывать? Если бы у той женщины и старика была сильная родня, разве бы они сидели, голодные и нищие, в пустом доме? Их родичи или все перемерли, или отвернулись от них. Никто не потребует у меня выкупа за убийство – серебром ли, кровью ли. Я дал старику столько, сколько не дают и за мужчин – не то, что за женщин, – добавил Эадан с сожалением. – На землях Морлы я и так уже изгнанник. Что мне терять?
Некоторое время шли молча. Керхе опять отстал – оглянувшись, Эадан увидел, что тот ковыляет, прихрамывая, далеко позади. Эадан рассердился. Ему надоело останавливаться через каждые десять шагов, дожидаясь медлительного раба. Что за дурень этот Ниффель! Взял себе в услужение слабого, нерасторопного хиляка. И полдня пройти не может, чуть что задыхается. Бросить бы его тут, на дороге, – меньше было бы хлопот… Эадан замедлил шаг и вновь посмотрел на Керхе. Несчастный, похоже, тащился из последних сил. И как этот задохлик становится таким быстрым и ловким, когда нужно кого-то убить? Наверно, Ку-Крух и Ддав и правда помогают ему. А может, хризов хранит их бог, не зря же Керхе несет с собой эту их священную вещь. Эадан слышал, что хризский бог очень силен и дает свою силу тем, кто ему по нраву. Выходит, южане не прогадали, когда стали дарить ему золото и самоцветы. Возможно, этот бог поможет и Эадану? Вон ведь, в том доме Керхе дважды спас ему жизнь: сначала предупредил Эадана об опасности – и старик не успел зарезать его в постели, а после Керхе защитил Эадана от предательского удара копьем. Конечно, Эадан обошелся бы и без него, но все же… Чем больше богов на твоей стороне, тем больше твоя удача – так говорят люди.
Беззлобно выругавшись, Эадан вернулся, забрал у Керхе тяжелую книгу, сунул ее в свой заплечный узел к остальным сокровищам, а после закинул руку Керхе себе на шею и почти понес его на себе. Тот только и успевал перебирать тощими ногами. «Ну и ну, – думал Эадан. – Этот Ддавов сын хотел меня убить и сожрать, пристукнул так, что до сих пор голова гудит, – а я еще и помогаю ему идти, словно раненому в бою побратиму!..» Эадан оправдывался перед собой тем, что хочет угодить хризскому богу. Этот бог явно благоволит к Керхе, и если Эадан ему поможет, то и сам получит часть его удачи. На деле же ему попросту жаль было терять своего раба. У Эадана еще никогда не было рабов; он и не чаял, что они у него когда-нибудь появятся – а тут такое везение. Ему понравилось быть хозяином. Тот, кто кем-то повелевает – пусть даже и немощным хризом, – тот даже в изгнании сохраняет свой геррод, уважение к себе. Обидно лишиться раба так скоро, еще толком не повластвовав.
Керхе показался ему легким, как ребенок. Эадан волок его на себе без особого труда. Куда больше хлопот доставлял ему меч Ниффеля, который так и норовил выскользнуть из замерзших пальцев. Когда уже он признает Эадана своим хозяином? Нрав у меча не лучше, чем у самого Ниффеля. Говорят, даже в юности, еще до того, как стать балайром, Ниффель был настоящим побратимом Крады, бичом Гуорхайля. Никому не было защиты от его бесчинств. Со своими разбойниками-элайрами он налетал то на один, то на другой богатый дом, ел там и пил, разоряя хозяев и нанося обиды их женам и дочерям. Ничьих увещеваний не слушал Ниффель – ни тех, кто старше него, ни тех, кто знатнее. Ходили слухи, что даже карнрогг Морла, отец Ниффеля, уже не мог управиться со своим необузданным сыном. Сам Эадан не помнил Ниффеля до жениховства – он вообще плохо помнил свое бестолковое детство. Но уже после, околачиваясь в стряпной, Эадан наслушался сплетен о Морле и его сыновьях. Рабы и работники любили Эадана и болтали при нем не таясь. Они судачили о своих хозяевах, гадали, что заставило Ниффеля выбрать страшную участь – обещать себя Безглазой Женщине, и шепотом рассказывали небылицы о том таинственном дне, когда Ниффель расправился с хризской женой Морлы и стал безумным балайром. Теперь оружие, когда-то принадлежавшее Ниффелю, пугало Эадана. Ему мнилось, будто оно обладает собственной волей. Что, если в опасный момент оно предаст нового хозяина? Избавиться бы от него, а жалко. Меч из хорошей стали – большая ценность, раздобыть другой будет не так-то просто. Может, меч вовсе и не желает возвращаться к Ниффелю. Ему, верно, надоело служить этому злодею, не чтущему богов и древний Закон, – оттого меч и позволил рабу украсть себя.
Удовлетворенный этим объяснением, Эадан немного успокоился. Меч уже не казался таким неудобным. Скоро Эадан перестал думать о нем и принялся глазеть по сторонам. На равнине не за что было зацепиться взгляду. Эадан заскучал. Он шел и шел, поддерживая Керхе, а пустые поля всё не кончались. Снег прекратился. Ветер задул в спину, идти стало легче. Эадан начал напевать песенку про роггайна гурсов – под нее хорошо идти. Валезириану песня показалась заунывной. В отличие от эсов, его не увлекало перечисление всевозможных сокровищ, сокрытых в пещерах Туандахейнена. Он устал от долгого пути, от однообразных видов вокруг, от холода, из-за которого каждый вдох становился мучительным; устал от того, что случилось с ними в том проклятом доме. Валезириан задыхался. У него болело в груди, кололо в боку, в плече; каждый шаг давался огромным напряжением сил – и телесных, и душевных. Если бы Эадан не помогал ему идти, Валезириан давно бы уже лег в снег, свернулся, подтянув колени к груди, и под завывания ветра уснул навсегда.