Десять тысяч дверей
Шрифт:
Через какое-то время я услышала шелест – это Джейн продолжила переворачивать страницы «Тома Свифта среди добытчиков алмазов». Я снова уставилась в небо и попыталась не думать о приключениях, которых у меня никогда не будет; об отце, которого я никогда больше не увижу; и о холодной темноте, которая все еще окутывала меня, делая летнее солнце бледным и бесцветным. Я постаралась не думать вообще ни о чем.
Не знаю, была ли на свете семнадцатилетняя девушка, которой бы сильнее, чем мне, не хотелось идти на роскошную вечеринку.
Я простояла у входа в гостиную несколько минут, а может, и целую вечность, уговаривая себя повернуть за
Я глубоко вдохнула, вытерла потную ладонь о шерсть Бада и проскользнула в гостиную.
Не стану драматизировать, утверждая, что все присутствующие замерли и в комнате установилась тишина, как происходило в моих любимых книгах, когда в зал входила принцесса. Но все же мне показалось, будто вместе со мной в гостиную ворвался ветерок, заставивший окружающих слегка притихнуть, оборвав разговор на полуслове, повернуться ко мне с приподнятыми бровями и покривить губы.
Может, они уставились на Бада, который с напряженным и угрюмым видом стоял рядом со мной. По-хорошему, ему до скончания века запретили появляться на общественных мероприятиях, но я была почти уверена: Локк не станет устраивать скандал при свидетелях, да и Бад вряд ли искусает кого-нибудь так сильно, чтобы потребовались швы. В любом случае я сомневалась, что нашла бы в себе силы выйти из комнаты без него.
Или, может, они смотрели на меня саму. Все они видели меня и раньше, вечно таскающуюся хвостиком за Локком на каждом собрании Общества и рождественских банкетах. Иногда меня не замечали, иногда со мной сюсюкали. «Что за чудесное платьице у вас, мисс Январри! – щебетали они тоном, который присущ исключительно богатым банкирским женам. – О, ну разве не прелесть! Так где, говорите, вы ее нашли, Корнелиус? На Занзибаре?» Но тогда я была маленькой девочкой – безобидным «пограничным явлением», которое наряжали в кукольные платья и приучали всегда отвечать вежливо.
Теперь я уже не была маленькой, и очарование рассеялось. За зиму я претерпела все эти загадочные магические преобразования, которые резко превращают детей в неловких взрослых: стала выше, растеряла мягкость и доверие к людям. Мое лицо в зеркалах с золотыми рамами казалось мне пустым и чужим.
И еще теперь на мне были подарки мистера Локка: длинные шелковые перчатки, розоватый жемчуг в несколько рядов и шифоновое платье с драпировкой, в котором сочетались цвет слоновой кости и розовый и которое было столь очевидно дорогим, что некоторые женщины потрясенно смотрели на меня, мысленно подсчитывая вероятную стоимость наряда. К тому же на этот раз я покорно вступила в схватку со своими волосами, которые приручались лишь с помощью горячей расчески в сочетании с «Великолепным бальзамом мадам Уолкер». У меня до сих пор пощипывало кожу головы.
Постепенно разговоры вновь ожили, хоть и с некоторой неловкостью. Ко мне решительно поворачивались спиной, кружевные веера раскрывались, как щиты, призванные защитить их обладательниц от меня, словно от опасного чужака. Мы с Бадом обошли их и, заняв место в нашем обычном углу, стали напоминать странные разномастные манекены. Гости любезно игнорировали нас, так что я смогла спокойно прислониться к стене, оттягивая слишком плотно застегнутые пуговицы платья и наблюдая за блестящей толпой.
Празднество, как всегда, впечатляло. Слуги до блеска отчистили все лампы и подсвечники, так что вся комната наполнилась золотым светом, исходящим из ниоткуда, а паркет до того натерли воском, что он начал представлять нешуточную угрозу для жизни. В огромных глазурованных вазах красовались пионы, а узкое пространство между двумя ассирийскими статуями занимал небольшой оркестр. Все псевдоаристократы Новой Англии красовались и сверкали друг перед другом, многократно отраженные в мерцающей глади зеркал.
В толпе были и мои ровесницы. Их щеки розовели, на головах покачивались идеальные шелковистые локоны, а взгляды с надеждой метались по залу (перед ежегодной вечеринкой местная газета обязательно публиковала список самых завидных холостяков и предполагаемый размер их состояния в рубрике светской хроники). Я представила, как эти девушки много недель строят планы и придумывают разные ухищрения, ездят с матерями по магазинам в поисках подходящего платья, несколько раз меняют прическу, сидя перед зеркалом. И вот они здесь, в сиянии своих надежд и привилегий, и варианты прекрасного будущего проплывают перед ними в золоченом строю.
Я их ненавидела. Точнее, ненавидела бы, если бы бесформенная тьма не окутывала меня, приглушая ненависть до тусклой неприязни.
Над толпой пронеслось звонкое «дзинь-дзинь-дзинь», и все разом повернули головы, как красиво причесанные марионетки. Мистер Локк стоял под самой большой люстрой и стучал десертной ложечкой по своему кубку, требуя внимания. Не то чтобы это было необходимо: на него и так всегда смотрели и слушали его, будто он генерировал собственное магнитное поле.
Оркестр умолк посреди менуэта. Локк вскинул руки в добродушном приветственном жесте.
– Дамы, господа, достопочтенные члены Общества, позвольте мне для начала поблагодарить вас за то, что вы пришли и выпили все мое лучшее шампанское. – Раздался смех, подгоняемый золотистыми пузырьками. – Разумеется, мы собрались здесь, чтобы отметить сорок восьмой день рождения Археологического общества Новой Англии, маленькой группы ученых-любителей, которые – уж простите мне эти самонадеянные слова – делают все, чтобы внести свой вклад в благородное дело развития человеческого знания. – Покорный всплеск аплодисментов. – Но у нас есть и другой, гораздо более значительный повод для праздника: прогресс самого человечества. Поскольку, вне всякого сомнения, собравшиеся здесь люди являются одновременно свидетелями и распорядителями новой эры мира и благосостояния от полюса до полюса. Каждый год мы видим, как идут на спад войны и конфликты, растет производство и процветает порядочность, а цивилизованные правительства берут под свое крыло тех, кому повезло меньше других.
Я слышала все это так много раз, что могла бы произнести остаток этой речи: как труд и самоотверженность таких людей, как они, – богатых, могущественных и белых – улучшили условия жизни всего человечества; как девятнадцатый век был полон хаоса и беспорядка и как двадцатый обещал порядок и стабильность; как смуту искоренят повсеместно – и в нашей стране, и за ее пределами; как дикарям несут свет цивилизации.
Однажды, будучи еще маленькой, я сказала отцу: «Смотри, чтобы дикари на тебя не напали». Он как раз собирался уезжать. В руке у него был потертый саквояж, на ссутуленных плечах висело бесформенное бурое пальто. Отец ответил мне короткой полуулыбкой. «Со мной ничего не случится, – сказал он, – да и нет на самом деле никаких дикарей». Я могла бы возразить, что мистер Локк и несколько тонн приключенческой литературы с ним не согласятся, но промолчала. Он погладил меня по щеке костяшками пальцев и исчез. Уже в который раз.