Десять тысяч дверей
Шрифт:
«А теперь он исчез навсегда». Я закрыла глаза и почувствовала, как холодная темнота еще плотнее обхватывает меня.
В это мгновение я вздрогнула, услышав свое имя.
– …Взять хотя бы мою мисс Январри – вот вам доказательство! – прогремел бодрый голос мистера Локка.
Я резко распахнула веки.
– Она попала в этот дом крошечным свертком, без матери, без гроша за душой; бедная сирота загадочного происхождения. А теперь – только посмотрите на нее!
Они и так уже смотрели. По толпе прокатилась рябь, и лица цвета слоновой кости обратились на меня.
Я вжалась спиной в деревянную обшивку стены, мечтая, чтобы все поскорее закончилось, чтобы мистер Локк договорил свою речь, оркестр снова заиграл и все забыли обо мне.
Локк повелительным жестом поманил меня к себе.
– Не стесняйся, девочка моя.
Я не двинулась с места. Мои глаза широко распахнулись от ужаса, а сердце выбивало бешеный ритм: о нет, о нет, о нет. Я представила, как бегу прочь, расталкивая гостей, и вырываюсь на лужайку перед домом.
Но потом я взглянула в сияющее от гордости лицо мистера Локка. Вспомнила тепло его крепких объятий, доброжелательный рокот его голоса, подарки, которые он молча оставлял для меня в Зале фараонов на протяжении стольких лет.
Я сглотнула, оттолкнулась от стены и на ставших вдруг тяжелыми и негнущимися ногах пошла сквозь толпу. Шепот следовал за мной по пятам. Когти Бада чересчур громко клацали по начищенному полу.
Стоило мне приблизиться, и мистер Локк положил руку мне на плечо и прижал меня к своему боку.
– Вот, полюбуйтесь! Образец благовоспитанности. Доказательство силы положительного влияния. – Он ободряюще тряхнул меня за плечи.
Правда ли, что женщины могут упасть в обморок, или это выдумки из низкосортных викторианских романов и вечерних пятничных кинопоказов? Или, может, дамы просто специально подстраивали свой обморок, чтобы хоть ненадолго отложить необходимость слышать, видеть и чувствовать. Я их прекрасно понимала.
– …довольно об этом. Спасибо всем, что потерпели мой стариковский оптимизм и энтузиазм, но, как я слышал, мы собрались здесь, чтобы повеселиться.
Он поднял бокал – свою любимую чашу из полупрозрачного зеленого нефрита. Может, ее привез мой отец? Украл из какой-нибудь гробницы или храма, засыпал опилками и отправил через весь земной шар, чтобы теперь ее сжимала эта квадратная белая рука?
– За мир и благосостояние. За будущее, которое мы построим!
Я осмелилась поднять взгляд на окружавшие нас бледные потные лица. Бокалы сверкали, точно призмы, пропускающие через себя свет люстры, а гул аплодисментов накатил на меня и разбился, как морская волна о берег.
Мистер Локк убрал руку с моего плеча и произнес намного тише:
– Вот умница. Я попрошу тебя явиться к нам в восточную курильную комнату в половине одиннадцатого. Хочу вручить тебе подарок в честь дня рождения. – На слове «нам» он лениво повел пальцем, изображая круг, и я поняла, что вокруг него, словно мотыльки, переодетые в костюмы, собрались члены Общества. В их числе был и мистер Хавермайер, который смотрел на меня, положив руки в кожаных перчатках на трость. На его лице я увидела вежливое выражение отвращения. Ладонью я почувствовала, как шерсть на загривке у Бада встает дыбом. Он издал тихое низкое рычание, напоминавшее глубокое подводное землетрясение.
Я развернулась и бросилась прочь, не разбирая дороги. Я хотела вернуться в наш безопасный укромный уголок, но никак не могла найти его. Толпа клубилась в беспорядочном головокружительном вихре, лица людей скалились на меня, их улыбки казались слишком широкими. Что-то изменилось. Речь Локка вытащила меня в центр внимания, как медлительного слона, которого загоняют на арену цирка. Меня коснулись чьи-то пальцы в перчатках, раздался искристый, заливистый смех. Кто-то потянул меня за обожженные пришпиленные к голове волосы.
Мужской голос прямо над моим ухом:
– Мисс Январри, верно?
Надо мной нависло белое до синевы лицо. Светлые волосы были гладко прилизаны, на рукавах сверкали золотые запонки.
– Что это за имя такое – Январри?
– Мое, – процедила я.
Однажды я спросила отца, почему меня назвали в честь месяца – тем более такого мертвого, промерзшего месяца, как будто на свете не нашлось более обычного имени. «Это хорошее имя», – ответил отец. Я продолжила настаивать, и он добавил: «Твоей маме оно нравилось. Нравился его смысл».
(Только смысла в нем можно даже не искать. Вот что написано в словаре Вебстера: «Январь – первый месяц года, содержит тридцать один день, от лат. Januarius, фр. Janus, в честь древнеримского божества». Как познавательно.)
– Ну-ну, зачем так грубо? Прогуляетесь со мной на улицу? – ухмыльнулся мальчишка.
Я не слишком-то много общалась со своими ровесниками, но прочитала достаточно школьных рассказов, чтобы знать: джентльменам не положено гулять наедине с юными леди жаркими летними ночами. С другой стороны, я ведь и не леди, верно?
– Нет, спасибо, – ответила я.
Он ошеломленно уставился на меня. Это было выражение лица мужчины, который, вероятно, слышал о существовании слова «нет», но сам никогда его не встречал.
Потом он наклонился ближе, протягивая влажную руку к моему локтю.
– Ну же, идем…
Между нами вдруг возник серебряный поднос с шампанским. Низкий голос недоброжелательно произнес:
– Позвольте предложить вам напиток, сэр.
Это был Сэмюэль Заппиа, одетый в аккуратную форму нанятого официанта.
За прошедшие два года мы с ним почти не виделись – главным образом потому, что красная повозка «Продуктовой лавки Заппиа» сменилась скромным черным грузовичком с закрытой кабиной, и я больше не могла махать Сэмюэлю из окна кабинета. Пару раз мы с мистером Локком проезжали мимо лавки, и я лишь краем глаза видела Сэмюэля у задней двери, выгружающего мешки с мукой из грузовика и глядящего в сторону озера с отсутствующим, мечтательным видом. Продолжал ли он выписывать «Сокровищницу историй» или давно забросил свои детские фантазии?