Десятый самозванец
Шрифт:
— Ну, рассказывай, — предложил Тимофей, когда почувствовал, что перекусил.
— Ага, — кивнул Костка, обгладывая позвоночник и обсасывая косточки.
— Потом еще в тратторию сходим, похлебки поедим, — пообещал Тимоха, которому вдруг стало жаль непутевого приятеля.
— Ой, хорошо! — выдавил из себя Конюхов, складывая-таки рыбьи останки на стол. Потом, глядя осоловевшими глазами, спросил: — Тимоша, а можно я после расскажу? Спать охота…
— Ну ты хотя бы немного расскажи. Как нашел-то меня?
— Ох, долго рассказывать. Я же тут четвертый день торчу. Тебя ищу. В последнюю-то неделю, когда деньги поизвелись, шел да именем Христовым кормился. Итальянцы меня за полоумного держали, но деньги давали. А вот римляне эти…
— Ну ты даешь! — восторженно вымолвил Тимофей, а потом решил: — Ладненько. Давай-ка пока спать ложись. А я — по лавчонкам пробегусь да чо-нить на ужин присмотрю.
— Только еды побольше, а вина — покрепче. Лучше водочки бы, — мечтательно сказал Костка, раздеваясь и снимая сапоги.
— Ну где ж я тебе водки-то найду? — возмутился Тимофей, прикрывая нос ладонью. Чувствовалось, что Костка давненько в дороге.
Конюхов, стаскивая свои лохмотья, ринулся было к постели.
— Э, погоди-ка, — остановил его Тимофей. — У меня тут и так живности в достатке. Клопы, сволочи, жрут. А ты тут еще мне вшей своих натрясешь. Давай-ка сюда, — сказал он, показывая другу на небольшой коврик.
— Как собачка, — грустно сказал Костка, безропотно укладываясь на пол.
— Вот именно, — буркнул Акундинов, поглядывая — чем бы его укрыть. Ничего подходящего не нашел, поэтому гостю пришлось довольствоваться собственным плащом. Но Конюхову, уставшему в дороге и наконец-то поевшему, было уже все равно. Он спал.
Спустившись вниз, Тимофей вспомнил, что нужно бы все-таки сделать замечание хозяйке, чтобы не впускала чужих людей в номер, за который он, между прочим, платит!
— Простите меня, синьор Джованни, — опередила его хозяйка, выходя из-за стойки. — Обещаю, что этого больше не повторится.
— Синьора Паула, а нельзя ли мне поставить в комнату еще одну кровать? — поинтересовался Тимофей. — Чтобы мой друг жил вместе со мной?
— Не лучше ли вам перебраться в другой, более просторный номер? Там есть комнаты для прислуги.
— Так-то оно так, — согласился Акундинов, думая, а потянет ли его кошелек более просторный, а значит, более дорогой номер. Решив, что нет, сказал: — Видите ли, сейчас я немного стеснен в средствах. Думаю, что когда епископ Бенедетто заплатит мне жалованье, то я смогу позволить себе более дорогой номер.
— Вы служите у епископа Бенедетто Одескальки? — удивилась хозяйка.
— Ну да, — удивился на сей раз Тимофей. — Так он же ко мне уже несколько раз заходил…
— Такой вот высокий и приятный молодой человек в сутане? — всплеснула руками Паула. — Мама миа! Что же это я его и не узнала!
Продолжая причитать, хозяйка заявила:
— Синьор Джованни, я предоставлю вам такой номер, чтобы не было стыдно принять его преосвященство, а платить вы будете столько же, сколько за прежний!
— Почему? — с еще большим изумлением поинтересовался Акундинов.
— Епископ Бенедетто — святой человек, — с придыханием сказала хозяйка. — Он раздает свои деньги бедным. Только, — вздохнула она, — он слишком строг к нам, женщинам. Считает, что нужно запретить женщинам носить глубокие вырезы на платьях…
— Это он зря, — убежденно сказал Тимофей, заглядывая в вырез.
— Ой, синьор, — деланно запротестовала хозяйка, хотя была очень довольна.
Тимоха, поняв все правильно, прильнул к женщине и потерся о ее щеку.
— Синьор, синьор, что вы делаете, — зажеманилась Паула. — Сегодня же пятница. Грех!
— А я этот грех на себя возьму, а потом у синьора Бенедетто отпущение попрошу! — распаляя себя, обнял Тимоха Паулу, увлекая ее за стойку…
— Так а как же гостиница? — слабо пискнула женщина.
— А черт ли с ней сделается… — успокаивал Тимофей хозяйку, добираясь губами до выреза платья: — Если что — услышим…
— Не поминайте черта, синьор, — вяло сказала синьора и, освобождаясь из объятий, потянула его в сторону маленькой дверцы за стойкой: — Лучше сюда…
Там был крошечный чуланчик. Судя по свернутому матрацу, предназначался он для сторожа. Развернуть этот матрац и бросить его на пол, а потом уложить на него Паулу было минутным делом…
* * *
Поздним вечером, когда весь народ уже спал, в номере гостиницы сидели два старых друга и неторопливо пили вино из огромной бутыли. Стол был завален снедью — сыром, кусками мяса и рыбы, фруктами. Тимофей, который сумел вырваться из цепких объятий синьоры Паулы часа через три, сходить на рынок уже не успел. Правда, расчувствовавшаяся итальянка снабдила его всем необходимым.
— Так что говоришь, у Василия Лупы-то делал? — поинтересовался Тимофей.
— А он меня в профессора определил, — с гордостью сказал Костка.
— Куда это? — удивился Акундинов.
— Так у него же там в Молдавии целая академия есть. Славяно-греко-латинская называется. Там у него занятный народ есть. Из Милана профессор Люберетти математику преподавал. Из Кракова — пан Сморода, так тот то ли астрономию, то ли астрологию вел. Даже из Сорбонны французской историк был, Уго де Кувинье. А я у них стал профессором словесности. И церковнославянский вел, и греческий.
— Ну и ну, — покачал головой Тимоха. — Просветитель Молдавии и Валахии, Васька Волков, едрит его налево!