Десятый самозванец
Шрифт:
— Не твое дело, сволочь! — попытался было возмутиться Петр, но, получив еще пару ударов в живот, замолк.
— А не с Посольского ли ты приказа? — вкрадчиво поинтересовался Тимофей. — И не пес ли гончий?
— Да пошел ты…
— Це-це, — по-татарски поцокал языком Тимофей. — Чего ж ты, холоп драный, царской-то особе грубишь?
Акундинов, сев на грудь Протасьина, взял саблю одной рукой за рукоять, а другой — за самый кончик острия и ласково сказал:
— Вот смотри, сын дворянский… Сейчас, если ты мне не расскажешь, кто такой да зачем сюда явился, то буду тебе горлышко пилить… Вот так вот…
Медленно протягивая клинок от себя и на себя, как двуручную пилу, Акундинов стал пилить горло…
— Стой! — не выдержав, захрипел Протасьин. — Правду скажу. Убери.
— Н-ну! — поощрил его Тимофей, но саблю не убрал. — Говори, дворянский сын!
— Из приказа я, из Посольского. Велено нам тебя найти, выкрасть тайком да в Москву доставить. А если выкрасть не удастся, то требовать у гетмана да у короля польского, чтобы они тебя нам сами выдали…
— А чего не убили-то? — удивился Акундинов. — Куда бы проще. Подстерег бы где да нож в спину.
— Да вот, — с сожалением чмокнул языком дворянский сын. — Велено было живым брать. А будь моя воля, так я бы тебя еще в Италии где-нибудь прирезал. Видели мы тебя, когда ты из гостиницы-то убегал. Уж башку-то твою как-нибудь бы довезли.
— Сколько вас тут? Только не ври, что один. Старший-то кто?
Протасьин собрался было соврать, но не стал:
— Четверо нас. Старший — Васька Унковский. Он как клещ. Ежели вцепится, не отстанет. Унковский-то с гетманом сам будет говорить. И вот еще, — усмехнулся Петр, — ежели меня убьешь, то знай — тебя все одно достанут! А гетман тебя нам непременно отдаст. На кой ты ему нужен-то, самозванец! Богдану сейчас дружба с Россией нужна. А из-за тебя, недоделыша, ссориться с государем он не захочет.
— Это точно! — согласился Тимофей, ударив Протасьина эфесом в висок.
Обшарил лежащего без сознания «посольского пса», снял у него с пояса кошель с деньгами (негусто, судя по звону, но лучше, чем ничего!) и ножи (один — с пояса, а второй — из-за голенища). Акундинов поднялся и задумался — добить или не стоит? Можно бы добить. И даже нужно. Мертвый враг — это завсегда лучше, чем живой. Но, с другой стороны, обнаружив смерть товарища, посольские псы могут и забыть о приказе брать живым. Так что — выживет — ладно, а не выживет — так и хрен-то с ним!
Утром, когда Тимофей еще спал, прибежал казачонок, который, глотая слова, сообщил, что пана москаля хочет видеть сам батька, и тот должен явиться «не мешкая»! Спешно собираясь, Тимоха даже не сомневался, что срочный вызов связан с приездом русских.
Придя в «резиденцию», Тимофей застал своего друга и покровителя в компании с гетманом. Выговский сидел за столом, а гетман — около открытого окна. Иван Евстафьевич был бодр и свеж, батька, как и всегда поутру, — мрачен и недоопохмелен!
— Сидай, — кивнул ему Хмельницкий, высовываясь в окно.
— Русские? — спросил Тимоха, не задавая лишних вопросов.
— Они самые, пся крев! — выругался Выговский по-польски, а потом спохватился: — А ты-то откуда знаешь?
— Да вот с одним вчера уже познакомился, — хмыкнул Тимофей. — Выкрасть он меня хотел, дурачок!
Акундинов вкратце пересказал вчерашнюю историю. По мере рассказа генеральный писарь мрачнел, а гетман, напротив, хохотал… Отсмеявшись, Хмельницкий сказал:
— А у меня вчера вечером гостенек был. Старший приказной Унковский Василий. Грамотой передо мной тряс да требовал, чтобы выдал я тебя с головой.
— И что же вы решили? — с напряжением в голосе спросил Тимофей.
— Что, что… — буркнул Богдан Михайлович. — От нас, от казаков, выдачи нет. Так я ему и ответил. Мол, если я Акундинова выдам, то что мне казаки скажут? Предатель, мол, батька! Скажут ведь?
— Скажут, — поддакнул Акундинов, переводя дух. Но ненадолго… Что-то его смущало — то ли в словах, то ли в поведении гетмана.
Гетман посидел, посопел и решительно сказал:
— Достань-ка, Ваня, штофчик…
Выговский недовольно зыркнул на Хмельницкого, но ничего не сказал. Вытащив из-под стола поставец, извлек из него штоф, две стеклянные чарки и блюдце с раскисшим от тепла салом. Разлив, подал одну чарку гетману, а вторую — Тимофею.
— А сам-то чего? — вытаращился на него Хмельницкий.
— Дел у меня много, — объяснил писарь. — Ежели выпью, так уж и не до них будет. А мне еще сегодня списки реестровые проверять.
— Ну, как знаешь, — повел плечом гетман и, жестом предлагая Тимофею пить, довольно крякнул. — Уф ты, — сказал Хмельницкий, блаженно выдыхая из себя воздух: — Хорошо пошла.
Акундинов, выпив свою чарку и беря шматок сала, спросил:
— Ну так, Богдан Михайлович, договаривай, раз уж начал…
— Так а чего тут непонятного-то? — заметил гетман, показывая Выговскому — наливай, мол, еще. — Вроде все я тебе сказал…
— Все, да не все…
— Да ладно тебе, Богдан, объясни хлопцу, — вмешался Иван Евстафьевич. Тимофей, удивившись, что писарь назвал гетмана просто по имени, насторожился еще больше.
— Ну, дело-то вот в чем, — начал объяснять гетман, «отмякнув» после второй чарки. — Я-то тебя не выдам. Только у себя-то тебя держать теперь не смогу. Ежели русские узнают, что я самозванца у себя держу, то ни порох, ни пули, ни ружья мне поставлять не будут. Или будут, но по своим ценам. А мне такие цены — как нож вострый по одному месту… Но и тебя выдавать никакого резона нет. Одного выдашь, а там и остальных затребуют! А у нас каждый третий — из москалей да из холопов беглых. Один раз волю дай, так царь русский и всех остальных выцарапает… Но! — многозначительно сказал гетман, поднимая пустую чарку. — Тут тебя оставлять тоже нельзя. Понравился ты мне чем-то. Оставишь, так ведь выкрадут тебя да в Москву и отвезут. Мои же казарлюги и выкрадут, коли им золота-серебра посулить! И караул к тебе не приставишь. Так что… — замолчал гетман, протягивая Выговскому посудину.
— Стало быть, уезжать мне надо, — загрустил Тимофей, представив, что опять ему болтаться по постоялым дворам да по пыльным дорогам.
— Надо, — кивнул головой генеральный писарь. — Только — куда? Куда хлопца-то спрячем?
Гетман, который после третьей чарки окончательно «оклемался», выглядел теперь вполне трезво и рассуждал здраво:
— Хотел я тебя вначале в Варшаву отправить, к королю, о союзе против турок да татар договариваться. Но у короля-то точно изловят! Казимир не захочет сейчас ссориться с Московией. Уже не первую бумагу шлет, чтобы я тебя России отдал…