Десятый самозванец
Шрифт:
— Тогда на Хортицу, в Запорожье? — предложил Выговский.
— Ну а зачем в Запорожье-то? — покрутил гетман ус. — Сделаем лучше. Пущай он к князю Ракоци едет, в Трансильванию. Юрко Ракоци уже давно мне союз против поляков предлагает. Знаешь, где эта Трансильвания-то?
«Ну, гетман, — с восхищением подумал Тимофей. — Союз с поляками против турок и татар, вчерашних союзников. Союз с Семиградьем против поляков! А может, есть еще и тайный союз с поляками (или шведами?) супротив России? Вот уж точно — не голова, а царская Дума!» [65]
— В Трансильванию? — переспросил Тимофей. — Что-то я такое про нее слышал, — стал он припоминать. — Про графа какого-то.
— Дракула, что ли? — усмехнулся Выговский. — Про него баек много ходит… Только правил-то он не в Трансильвании, а в Валахии…
— Точно! — обрадовался Тимоха. — Вспомнил! Слышал я о князе Владе Цепеше, что Дракулой прозвали. Князь Львов, когда меня грамоте учил, книжицу давал почитать, что монахи из Кирилло-Белозерского монастыря переписывали. [66]
— Вона! — удивился генеральный писарь. — Это чего же, про Влада Цепеша и на Московии знают?
— А то! Храбрый был воин. С турками бился. А тех, кто от боя бегал да трусил, он на кол сажал… Туркам, что перед ним чалмы не сняли, приказал их гвоздями прибить.
— Да на кол-то он сажал не только трусливых, — подметил Выговский, тоже читавший книгу неизвестного автора. — Говорят, однажды десять тысяч пленных приказал на кол посадить. Он ведь крестьян отправлял на кол да нищих приказывал сжечь…
— И правильно! — одобрил Тимофей. — Нечего нищебродов-то плодить. А крестьянку он за леность на кол приказал садить, потому что мужу рубаху поленилась починить.
— Кхе, кхе, — засмеялся Хмельницкий, — коли ты, пан Иоанн, царем-то станешь, так всех тогда на кол пересажаешь!
— Да ну, это я так, — попытался выкрутиться Тимофей, поняв, что увлекся. — Да и Россия-то большая, где же всех нищих-то извести… Да и нищим-то, коли помните, он ведь вначале загадку загадал.
— Ну-ко, напомни, — заинтересовался Выговский. — Я-то давненько уж книгу-то эту читал, так что позабыл уже…
— А чего тут помнить-то? — вмешался Хмельницкий. — Загадку он своим нищим такую задал: «Хощете ли, да сотворю вас беспечалны на сем свете и ничем же нужни будете?» А нищие, дураки, не сообразили — что ж такое, избавить их от любой нужды да печали. А человек ведь, пока жив, он всегда в чем-нибудь да нуждаться должен…
— Богдан Михайлович, неужто этому тебя в колледже иезуитском учили? — удивленно вытаращился Выговский на своего друга и начальника.
— Да нет, — ответил гетман. — В колледже нас такой дурости не обучали. Все больше на философию да на иностранные языки налегали. А книжку про Цепеша я как-то в Варшаве прочитал. Цепеш-то, говорят, упырем был. Кровь он человеческую пил, — усмехнулся Выговский.
— Тьфу ты, пакость какая! — поморщился Акундинов. — Да неужто правда?
— Враки, — хладнокровно отозвался гетман. — Никакой он крови не пил, зато турок бил в хвост и в гриву! А живой-то Дракула страшнее был любого упыря.
1651 год от Рождества Христова.
Шведское королевство.
— Йоханн, ты уже прочитал «Гамлета»? — спросила Кристина, поворачиваясь лицом к Тимофею.
— Ага, — кивнул тот, пытаясь поцеловать ее в плечо.
— Мне кажется, что Гамлет — это ты, — сказала девушка, с нежностью посмотрев на любовника. — Читаю и тебя представляю…
— Ну, не знаю… — задумался Тимофей. — В Англии не бывал. Да и в Италии вроде бы Шекспиров не встречал.
— Смешной, — засмеялась Кристина, принявшись теребить его волосы. — Шекспир умер сорок с лишним лет назад. А легенду о Гамлете он вычитал у хрониста Саксона Грамматика.
— А, ну тогда да! — изрек Акундинов, попытавшись обнять Кристину. Та увернулась и, проводя ладонью по его лицу, заявила:
— Я прикажу написать с тебя портрет.
— И назовешь сию парсуну «Русский Гамлет»! — усмехнулся он.
— А что! — загорелась она идеей. — Можно заказать прекрасный портрет.
— И буду я писаный красавчик, — проворчал Тимофей. — С оттопыренной-то губой.
Эта губа всегда доставляла мучения. Помнится, в детстве его даже дразнили губошлепом. Уж чего он только с ней, с губой-то этой, не делал — и спал вниз лицом, и веревочкой привязывал. А уж прикусыванье и по сию пору осталось вредной привычкой. Как-то раз подпоил коновала, которого отец нанимал холостить кабанчика, чтобы тот сделал два надреза по краям рта. Пьяный «медикус» уже начал резать, но тут пришла мать и устроила такое…
Что такое «писаный красавчик», произнесенное по-русски, девушка не поняла. А вот услышав по-немецки про губы, только усмехнулась и поцеловала Тимофея в эту самую губу. Потом Кристина вдруг загрустила:
— Только у нас живописца хорошего нет. Ни в Стокгольме, ни в Осло. Ну разве что в Копенгагене поискать. Нет, — ответила она сама себе. — Там тоже нет. Если только в Париже. Если сегодня отправить письмо, то во Франции оно будет дня через два. Ну, пока живописца ищут да пока нанимают. Недели две нужно, а то и все три. Хотя, — опять заспорила девушка сама с собой, — лучшие живописцы все равно в Италии! Как считаешь, из Италии он долго будет ехать?
— Ну, — протянул Тимофей, прикидывая расстояние. — Месяц. Это в лучшем случае. А скорее всего — два.
— Ну, тогда не очень долго, — легкомысленно сказала Кристина. — Сегодня же и распоряжусь.
— Еще неизвестно, захочет ли ехать, — изрек Акундинов. — Живописцы да богомазы — народ балованный. То им не так, это не нравится. Пока найдут, то да се… А он возьмет да и откажется.
— Не откажется! — усмехнулась девушка. — Ты же знаешь, что любой художник, хоть и самый талантливый, хочет кушать. И не только луковую похлебку, но и курочку. Да еще желательно с вином. Если ему хорошо заплатить, то сам прибежит.