Детдом
Шрифт:
Владимир весь дрожал от непонятного возбуждения. В углах его губ выступила кровавая пена. «Кажется, он еще раз прикусил себе язык,» – подумал Кай и сказал, махнув рукой за окно, где автобус пробирался уже по поросшим низкорослым лесом приморским дюнам:
– Я – взялся отсюда. Родился здесь. А ты – откуда взялся?
– Я расскажу тебе. Вечером у костра, – сказал Владимир с видом человека, кидающегося в прорубь, и Кай так и остался в недоумении: что именно вызвало экзальтацию юноши – решение рассказать о своем прошлом или готовность еще раз переночевать в явно нечеловеческих условиях.
Когда
Кай ничего не сказал, но знаками показал: почему нет? – и повел всех в лес почти перпендикулярно дороге, глядя на солнце и к чему-то принюхиваясь.
Они шли довольно долго и устали все, кроме Кая, который в любом лесу чувствовал себя, как домохозяйка на собственной кухне, и Дмитрия, который вдруг оказался на удивление хорошим ходоком, сосредоточенно смотрел себе под ноги, почти не спотыкался и не отставал от проводника.
А потом Кай остановил всех, поднял руку и молча провел пальцами по своим ушам. Егор, подошедший к нему ближе всех, увидел, как чуть заостренные уши Кая отчетливо пошевелились и повернулись к северу, и потряс головой, потому что знал, что такого просто не может быть. Но Владимир уже понимал язык жестов, и тихо сказал остальным: «Слушайте!»
И они стали слушать и вскоре все услышали, как совсем недалеко лежит и размеренно дышит что-то огромное и живое. У Жени расширились глаза и ноздри и весь он стал похож на большую темную лягушку. «Оно там!» – прошептал он и прыжками ринулся вперед.
Когда остальные вышли на берег, Женя уже сидел на камне, обхватив руками худые колени, и смотрел на волны. Глаза у него были прозрачные, как два аквариума. Волны с шипением накатывались на облизанные прибоем скалы и у каждой из них был симпатичный гребешок из белой пены. Серые тучи ходили над горизонтом, а между ними, как мяч с горы, медленно катилось красное солнце. Егор раскрыл рот и остался стоять, забыв снять рюкзак. Дмитрий аккуратно пристроил свой рюкзак у основания того камня, на котором сидел Женя, и, не оглядываясь, медленно пошел вдоль берега. Иногда он нагибался и подбирал что-нибудь, выброшенное прибоем – черно-белую ракушку-мидию или пучок водорослей-фукусов с гроздьями воздушных пузырьков на верхушках листьев.
У Владимира был одинокий и потерянный вид. Он озирался по сторонам и явно не любил природу ни в каком ее виде.
Каю не хотелось разговаривать. При виде родных краев в нем пробудились всякие инстинкты. Он охотно посидел бы как Женя, или побродил в одиночку, как Дмитрий. Может быть, даже повыл бы немножечко, как Друг, пробуя голос. Но, кроме инстинктов, у него была ответственность, которой научил его Олег. Поэтому он вздохнул и сказал, обращаясь к Владимиру:
– Пойдем делать стоянку.
Женя, Егор
Владимир рассеянно возил ложкой в миске, раз в пятнадцать минут зачерпывая оттуда остывшего риса с тушенкой. Все остальное время он отмахивался от комаров, которых дым костра почему-то совершенно не смущал.
– Невкусно? – спросил Кай, который давно съел свою порцию.
– Очень вкусно. Благодарю вас, – пресно ответил Владимир. Каю стало скучно. Он подумал, что лучше бы поехал за кладом один. Ответственность – такая утомительная вещь. Кажется, ее придумали люди, которые любят усложнять себе жизнь.
– Надо успеть до осенних штормов, – хмуро сказал Кай. – Днями уже начнется – я в небе чую. Когда шторма приходят – плохо, все мутное – море, воздух, глаза. Ты совсем скиснешь. Только вороны штормам радуются – им в воздухе играть привольно. А ты кого убил-то?
– Отца, – ответил Владимир.
– Вона как. А за что?
– Он пьяный был, с матерью поссорился и ее топором зарубил, а я – убежал в сарай, взял ружье и его через окно застрелил. Прямо в сердце попал. Мне восемь лет было.
– А-а! – сказал Кай. – А мне уж, наверное, одиннадцать. Я за Полкана мстил, охотник его убил… А как же потом?
– Я ружье бросил и в сарае опять спрятался, а дядька Федор, сосед, прибежал на выстрел, все увидел и сделал так, как будто это он сам себя, отец-то, из угрызений совести, что жену убил. И милиции так же сказал. Милиционеры, может, и поняли что, но раздувать не стали. Восемь лет все-таки – чего со мной делать? Отдали в интернат для дебилов, но, видно, намекнули там кому-то, потому что меня потом много лет самыми сильными таблетками кормили, хоть вроде бы и с головой все в порядке было. А дядька Федор меня прикрыть хотел. Думал, может быть, я потом от страха и позабуду, как все на самом деле было. Я, видишь, не позабыл.
– Так и лучше – все про себя наверное знать, – сказал Кай.
– Тебе – виднее, – уклончиво заметил Владимир.
– Это ты правильно сказал – мне очень хорошо видно. Я про себя вообще ничего не знал, в Город приехал, как на другой планете очнулся. Кто я? Откуда взялся? А ты теперь боишься, что ли?
– Конечно, боюсь. Если я в восемь лет отца убить смог, так теперь – что же?
– Потому и шаркаешься перед всеми?
– Ну, разумеется. Кто я такой, если всю шелуху отбросить? Убийца, как ни крути. У меня там, внутри, главного барьера нет. Когда Клавдию Петровну убили, я в себе, вот здесь, – Владимир указал на середину груди. – почувствовал, что могу хоть сколько народу перестрелять – показали бы только, кого. А если ошибка? Что ж я получаюсь – чудовище, не человек!