Детектив и политика
Шрифт:
И вот достали откуда-то четыре трубы, один кларнет, и несчастные заключенные — с музыкой — пошли на развод. Первый парад заключенных! Несколько тысяч прибыло на вахту.
— Мы выходим на работу! Зам. генерального прокурора и зам. министра МВД СССР Егоров просили нас идти в шахты.
— У нас конвоя нет вас вести, — говорит Захаров. — Мы вас не выпустим.
— Спрашивайте Егорова.
— Он уехал на 40-ю шахту.
— Я даю вам сроку десять минут. Вас в живых не оставим, если вы не свяжете меня с Егоровым.
Проходит пять минут.
— Доброштан. Идите сюда. Генерал Егоров
— Все до единого люди находятся на вахте и хотят идти на работу. Начальник лагеря говорит, что нет конвоя нас вести.
— Я не могу приехать, потому что должен выступать перед заключенными на других шахтах, — ответил Егоров.
— Не надо. Мы дали команду всем на других шахтах идти на работу. И они пойдут.
— Трубку начальнику лагеря, — и Егоров распорядился отпускать людей без конвоя.
Открыли ворота, и человек сто — сто пятьдесят пошли первый раз сами.
— А теперь завозите продукты, — командовал я, — мы голодны.
— Как ненавидело меня лагерное начальство, — говорит он. — Тишина в зоне. Кухня работает. Надзиратели по лагерю ходят. Я целую ночь не спал, следил, чтобы не было провокации. Наутро мы почувствовали, что выиграли битву. Впервые получилось так, что комиссия не объединилась с лагерной администрацией. Людей не расстреляли!
Днем в барак пришел начальник лагеря майор Захаров:
— Доброштан, вас вызывает комиссия.
— Доложите по форме, пожалуйста, — сказал я.
— Заключенный Доброштан! Вас вызывает председатель комиссии генерал Егоров!
— Можете идти, — отпустил его заключенный.
К конторе сбежались люди и окружили ее кольцом. В приемной, за столом — Егоров, Хохлов, лагерное начальство. Перед генералом — дело Доброштана.
— Вы заинтересовали нас как человек и как заключенный. — Пауза. — Что побудило вас к восстанию? Вы могли бы действовать по-другому.
— Нет. Не те времена. Не те люди. Сидеть в лагерях мы больше не будем! Было много нарушений социалистической законности. Ни за что сидят вояки, фронтовики, ученые.
— Вы уверены?
— Да. Вот сидит грузинский писатель Леван Готуа. Он отбыл срок. Сейчас его должны отправить как пораженца в правах на лесоповал, жить в землянке. Он человек больной — он там умрет. И он ни в чем не виноват!
— Найдите Левана Готуа, — приказывает Егоров Захарову.
— Володя Соколович. Большая умница, ученый, геолог. Он тоже сидит у вас в лагере…
— Вы затронули в своем "Меморандуме" очень сложные проблемы. Правительство будет читать и могут возникнуть вопросы. Лучше вас никто на них не ответит. Мы решили забрать вас с собой в Москву. Там будет переследствие. Как вы смотрите на это дело?
Тут в дверь заводят Готуа.
— Заключенный Готуа прибыл.
— Вы кто по профессии?
— Я писатель.
— У вас произведения есть?
— Есть.
— Какие?
— В основном драмы.
— У вас срок кончился?
Принесли дело Левана Готуа. Егоров и Хохлов переглянулись. Хохлов написал что-то на бумажке, вынул печать прямо из кармана и этой печатью ударил.
— Вы свободны.
— Ничего не понимаю.
— Как не понимаете? Идите, берите вещи!
— А вы готовьтесь, Доброштан, мы вас будем этапировать в Москву.
Толпа
— Я должен ехать.
— Нет!
— Разъяснить обстановку — это мой долг.
— Не верь им. Тебя убьют. Повесят.
— Я не знаю, что со мной там будет. Но я знаю, что ехать надо. Вы мне обещали слушаться меня во всем. Я знаю другое. Вы уже не те, что два года тому назад. Вы знаете, как себя вести, если правительство станет игнорировать наш "Меморандум". Если со мной что-то случится — вы и об этом узнаете. Мы прошли школу, а им стоит над этим призадуматься. Они увидели, кто мы. А в том, что они вручат "Меморандум" правительству, я не сомневаюсь.
Кто-то снял шапку и пустил ее по кругу: собрали на дорогу денег, тысяч пять.
Теперь представьте себе человека — молодого, здорового и свободного, судимость с него снята, в кармане новенький паспорт с московской пропиской, который он получил в отделении милиции на Каляевской, впереди — МАИ, его восстановили в институте. Дома на Украине его ждут мать, жена и дочь. За время, что он был в лагере, мать состарилась, дочь стала взрослой.
…Из чего состояла его жизнь до этого момента? Один курс института, в семнадцать лет — фронт. Потом, после войны, — три курса института. Тюрьма, лагерь, Воркута. Правда, детство — вот счастливый фундамент! Родом из украинской деревни Терновка. Был способный — поступил в школу сразу в пятый класс. Зато как поступил — не то, что ходил туда каждый день — но бегал: 15 километров в одну сторону, 15 — в другую, босиком по любой погоде. В семье еще два брата и сестра. Дома говорили по-украински и по-русски, в школе тщательно преподавала язык немка. Иногда пропадал из дому на два, три дня. Его искали, волновались, потом привыкли — бродил по воле, ночевал в лесу — ничего не боялся…
И вот Игорь Михайлович Доброштан звонит с московского телеграфа в Воркуту.
— Это я, Игорь.
— Какой Игорь? — недоумевает Воркута.
— Игорь Доброштан.
— Тебя уж давно повесили, Игорь, а весь забастовочный комитет, которым ты руководил, арестован. — Кажется, что в этот момент по всей земле раздалась минута молчания.
— Никому ничего не говори. Я еду к вам!
И человек, перед которым только что окрест лежала мирная жизнь, поворачивается и буквально и внутренне на 180 градусов, чтобы ехать назад в Воркуту. Нет больше чистенького паспорта, института, жены, дочки, Москвы… Есть судьба. Есть Доброштан, равный себе самому. Есть фотография: на вокзале перед отправкой поезда на север сидит человек в телогрейке, рядом — мешок, а в мешке вся его жизнь, которую он носит с собой.
Имея паспорт, видя волю, институт — все бросить и пойти опять сесть в тюрьму?
— Вот мой московский паспорт. Сажайте меня — забастовочный комитет арестован. Как могу я быть в стороне? Я могу умереть, но провокатором я никогда не был.
— Я чувствовал, что меня арестуют.
По возвращении в Москву Доброштана в вечернее время украли с улицы около милиции, что рядом с метро "Новокузнецкая", а на другой день уже отправили поездом в штрафной лагерь в Джезказган (Казахстан).