Детектив и политика
Шрифт:
Но и американцы понимают у нас далеко не все. Мой друг Леня Загальский, отличный журналист, стажирующийся в Стенфордском университете, ни разу не сумел объяснить здешним собеседникам одну из популярных статей нашего Уголовного кодекса: ну не могут, никак не могут они уразуметь, что такое "сокрытие товара от продажи"!
Чтобы разгадать секреты чужой страны, надо очень внимательно смотреть по сторонам и замечать все необычное. Стараюсь. Тем более что материала много. Здесь даже обычное необычно.
Уходя из дому, моя хозяйка Барбара не запирает дверь.
Всю жизнь я читал про Америку: всевластие мафии, разгул преступности, вечерами по
— Барбара, а дверь?
Это я проявляю похвальную бдительность.
Она лишь беззаботно улыбается:
— О, это не имеет значения. Я знаю всех соседей, и они знают меня.
А в центре городка, у супермаркета, она оставляет машину, даже не подняв бокового стекла.
Конечно, в больших городах, где полно приезжих, где перепутаны языки и обычаи, случается всякое. Но в американской провинции, в небольших городках практически не воруют.
А ведь нация складывалась отнюдь не из добродетельных и законопослушных. Кто прежде всего стремился из обжитой Европы в далекую дикую страну? Естественно, те, кого не слишком-то жаловали на родине. Авантюристы, преступники, нарушители традиций и норм, безработные, люмпены — искатели скорой удачи и легких денег. Ну а кем пополняется Америка нынче? Прямо скажем, эмигрантов далеко не всегда поставляет элита…
По прямой логике, именно криминальный элемент должен бы задавать тон в стране переселенцев.
Как сказала бы моя любимая дочь, вопрос на засыпку: почему, тем не менее, американцы не воруют? Или, во всяком случае, воруют куда меньше, чем могли бы. И — куда меньше, чем мы. Почему?
В рядовом американском универсаме — у них это называется супермаркетом — есть практически все, кроме разве что черной икры. По огромному ангару ходишь, как по музею пищи. Разных колбас столько, что для них нужен бы особый словарь. Тележку с продуктами выкатываешь на улицу и оставляешь около автостоянки — так удобней покупателю, а покупатель всегда прав. Ну и, само собой, улыбка при входе, улыбка при выходе.
Ладно, колбасы у нас нет. Но почему нет и улыбки?
Все просто. В квартале от американского супермаркета стоит другой, принадлежащий другой фирме. Здесь встретят угрюмо — пойду туда, где улыбаются. Мрачный продавец оглянуться не успеет, как разорится. Конкуренция!
У нас монопольный торгаш — государство. И куда ни толкнись, все равно за прилавком государство, грязное, вороватое, с хамством в нетрезвых глазах. Оно никогда не разорится. В крайнем случае, провернет еще одну денежную реформу, и снова богатое. Так на черта ему нам улыбаться?
В Штатах частники, конкурируя, повышают качество и сбивают цены. Монополия там запрещена законом, а за тайный сговор посадят в тюрьму. У нас все наоборот: одна на страну сверхмонополия заламывает любые цены и давит законами конкурентов.
А нас еще пугают частником…
Задал Эду, преподавателю колледжа из Майами, свой главный шпионский вопрос: почему они живут хорошо, а мы нет? Он думал секунд десять, не больше.
— У нас очень хорошая конституция.
Видно, лицо у меня здорово вытянулось. Связь-то какая? Я про жизнь, а он про конституцию!
Из дальнейшей беседы выяснилось, что связь самая прямая.
Та конституция, что учил в школе и давно забыл я, и та, по которой живет Эд, разнятся в самом главном. Наш основной закон — это свод правил поведения, который правительство придумало для народа. Что нам можно, чего нельзя и что обязаны.
Короче, наша конституция — наручники для народа. Американская — намордник для правительства. А с правительством, даже очень хорошим, куда спокойнее, если оно в наморднике.
Может, и в самом деле главный залог успеха. — свободный народ и ограниченное в своих руководящих возможностях правительство?
Когда перед американцем встает проблема, которую он не может решить самостоятельно, скажем, прокладка дороги к поселку, или воскресная школа для детей, или помощь беженцам, или борьба за мир, — он обходит соседей, обзванивает знакомых и создает общественный комитет. Советский человек в аналогичном случае вырывает из школьной тетрадки листок в клеточку и пишет жалобу начальству, копию прокурору, копию президенту, копию в газету. Разница кардинальная, и именно она во многом определяет столь различный облик наших и их маленьких городков.
"Улица моя, дома мои", — гордо провозгласил Маяковский. Великий пролетарский поэт малость преувеличил. Улица, может, и моя, но вот рытвины на ней ничейные, и помойки ничейные, и урны, лежащие на боку, явно ничейные, то есть райсоветовские, то есть государственные, то есть общие, то есть опять же ничьи. Американские же улицы завидно ровны и чисты.
Дело не только в этом.
Вот, скажем, мой приятель в Пало Альто живет в прекрасном доме, в хорошем районе, зеленом и тихом. Но вечерами там темно, как в деревне, фонари редки и светят едва-едва. Причина не в экономии электричества — Америка страна немелочная. Просто жители района сами решили, что хотят жить по-деревенски. То есть, чтобы вечерами как раз и было тихо и темно, и свет с улицы не бил в занавески, и у чужих машин не было соблазна прокатиться по незнакомым кварталам. Так людям захотелось — так и живут, и ставить фонари запрещают. Они хозяева. Улица моя, дома мои.
То же самое различие сказывается и в ином.
У нас в любой вечерней компании, о чем бы ни зашел разговор, к концу его непременно станут ругать или хвалить Горбачева. Даже если на столе только чай, а за столом только муж и жена, все равно Михаил Сергеевич с ними третьим.
В обе мои поездки все вечера я проводил с американцами. И ни разу — ну, ни единого! — не заходил разговор о президенте Буше. Если я сам его не начинал.
Дело в том, что ежедневная жизнь рядового американца практически не зависит от вашингтонских политиков, в том числе и от президента. Останутся у власти республиканцы, победят демократы — все так же будут ломиться от товаров магазины, все те же великолепные машины будут проноситься по великолепным дорогам, все те же рекламы будут зазывать и предлагать, все так же слаженно будут делать свое дело фермеры, рабочие, учителя и полицейские. Я просто не могу представить, какой дурости закон должен принять конгресс, чтобы в продмагах Чикаго или Далласа вдруг исчезла колбаса. Наша страна управляется из одной капитанской рубки, поэтому единственное неверное решение тут же швыряет с боку на бок весь корабль. А жизнью Америки, прежде всего ее экономикой, управляют миллионы людей, каждый из которых у себя в мастерской, или на ферме, или в лавке — полноправный хозяин. Самый глупый его приказ имеет лишь ограниченную сферу действия: он способен превратить в банкрота самого хозяина, но никак не скажется на соседях справа и слева. Экономика Штатов, как корпус огромного корабля, разделена на множество автономных отсеков. Если один из них зальет, корабль не только не потеряет центровку, но и просто не заметит потерю.