Дети Аллаха
Шрифт:
– Печально, да упокоит Господь его душу, – сказал круглолицый и перекрестился.
– Он на небесах. – Бутрос повторил жест. – Мы ради Христа приютим мальчиков. Моя жена будет рада присмотреть, ведь наш старший уехал в Иорданию, а дочь… она… – сапожник сглотнул.
«Погибла во время одного из налетов» – мог бы сказать Самир, но смолчал.
– Отлично, – круглолицый поднялся. – Если что будет нужно – обращайтесь. Благословит вас Пресвятая Дева.
– Благословит тебя Пресвятая Дева, – отозвался Бутрос. – Спасибо.
Самир вновь не открыл рта: если бы Пресвятая Дева была именно такой, какой ее описывал отец Григорий, милосердной и сострадательной ко всем без исключения, то она бы не позволила случиться тому, что случилось, она бы не дала умереть сначала отцу, а потом и сестре с матерью.
Или ей наплевать на них, или ее вообще нет!
Этой мысли Самир испугался – такое думать могут только сумасшедшие.
– Спасибо, уважаемый, – проговорил он, ощущая, что губы ворочаются, словно чужие. – Мы с братом благодарим вас за вашу доброту, но у нас есть свой дом, и мы не…
– Не глупи, мальчишка! – рыкнул Бутрос. – От вашего дома ничего не осталось! Поднимайтесь, и пошли!
Ильяс оторвался от плеча брата: заплаканное лицо, красные глаза, оттопыренные уши, родинка на подбородке.
– Может, пойдем? – сказал он, глядя на Самира заискивающе. – Там же ничего. Даже если бы все было, то я не хочу смотреть…
– Вот тебе раз! – Самир нахмурился, потеребил себя за ухо. – Ты младший! Слушай, что я говорю! Нам нужно позаботиться о телах…
– Мы этим займемся, – вмешался сапожник. – И отец Григорий. Вон он, кстати.
Священник, высокий и рыжебородый, остановился там, где в ряду домов возникла прореха, наклонился над лежавшей на земле пожилой женщиной. Поднялась его рука для благословения, качнулась голова в черном тюрбане, и женщину погрузили на носилки, понесли туда, где мерцали огни на крыше обшарпанной машины скорой помощи.
– Идем, – Бутрос подхватил Самира под мышки и поставил на ноги, Ильяс вскочил сам. – У нас есть свободная комната, пусть маленькая, но чистая. И окна… мы вставим. А о матери и сестре не беспокойтесь, мы о них позаботимся. Не бойтесь.
Самир глянул туда, где из-под ткани торчали ноги в розовых носках с покемонами, и сам пошел следом за сапожником, зато брата взял за руку – просто на всякий случай. Ильяс такой – лучше за ним присмотреть.
Пустота колыхалась внутри, как исполинский аэростат, и в то же время придавливала к земле. Конечно, у них есть свой дом, и они туда обязательно вернутся, но не сегодня, а завтра… Горло сухое, синяки со ссадинами ноют слишком сильно, ноги дрожат, так что сейчас он мало на что годится, да и Ильяса надо пристроить.
Завтра утром обыскать развалины, найти все ценное, забрать то, что можно восстановить или продать…
Они двое, они семья, они выжили и должны жить дальше.
Хотя бы для того, чтобы отомстить.
Глава 2
Горячее небо изрыгало зной. Он обжигал голову, но Самир все равно чувствовал, что ему холодно. Ледяной сыростью тянуло из могилы, похожей на воронку, возникшую рядом с их домом.
Ильяс всхлипывал, опустив голову на грудь, и сапожник Бутрос успокаивающе похлопывал его по плечу. Умм-Насиб, его жена, вытирала слезы, как и многие другие женщины; мужчины выглядели мрачными, кое-кто сжимал кулаки и шепотом ругался.
В результате позавчерашнего налета в их квартале погибло шестеро.
– Аминь! – торжественно произнес облаченный в епитрахиль и фелонь отец Григорий, и вслед за ним тот же возглас повторили все, от передних рядов до задних. – Аминь!
Самир смолчал, но перекрестился: указательный палец ко лбу, к груди, а затем от левого плеча к правому. Только не ощутил ничего: ни радости, ни облегчения. Словно пустота, появившаяся внутри два дня назад, поглотила светлые чувства, оставив только боль потери, отчаяние и ненависть.
Ильяс всхлипнул громче, поднял голову.
Священник подал сигнал, и гробовщик опустил крышку, пряча то, что осталось от их матери. Сестру упавшими камнями изуродовало до такой степени, что ее пришлось хоронить с закрытым лицом.
– Как же так? Ну почему… Оно же… – запричитал Ильяс.
– Молчи! – одернул его Самир. – Ты взрослый!
Двенадцать лет – уже не мальчик, особенно теперь, когда они остались вдвоем.
Мужчины крякнули, подняли гроб на веревках, и он мягко скользнул в холодную тьму. На мгновение завис на краю видимости, а затем исчез, растворился, пропал навечно.
Самир опустил веки, думая, что сейчас должны вернуться слезы, высохшие утром. Да, позавчера в доме у Бутроса он немного поплакал после того, как заснул Ильяс, тихо, кусая себя за кулак, чтобы никто не услышал, но на следующий день глаза его стали сухими, точно песок из сердца пустыни, где не живут даже змеи и шакалы.
Сегодня он думал, что это – навсегда.
– Покойся с миром, во имя Господа, – сказал отец Григорий, и первый ком земли ударился о крышку гроба.
Звук этот показался Самиру громким, как разрыв бомбы.
Он неуклюже, едва не упав, наклонился, нащупал кусок твердой, словно камень, глины, и бросил его. То же самое сделал Ильяс, к могиле двинулись Бутрос, Умм-Насиб, другие соседи, все жители их маленького квартала, зажатого между мечетью шейха Мансура и старой крепостной стеной, уцелевшей чуть ли не со времен крестоносцев.
Самир отступил, давая дорогу, и голова его закружилась, показалось, что кресты на кладбище пустились в пляс.
Проклятый зной, что жжет макушку, но не в силах согреть сердце.