Дети Брагги
Шрифт:
Франки, или кто они там были, похоже, за эти пару недель не решились занять остров целиком, ограничившись только городками и крупными селениями по побережью, очевидно, опасаясь нападения гаутландцев, поджидавших захватчиков за каждым поворотом дороги, за каждым деревом, домом или кустом. Таков здесь обычай, объяснял дорогой Грим. Гаутландцы, неоднократно подвергавшиеся нападениям, никогда не собирались большими дружинами. О едином ополчении гаутландских бондов Грим слышал лишь однажды, это было в правление Тунигоди, когда свейский конунг Гравдал решил было взять остров под свою руку. Тогда, измучив свейские дружины ночными набегами, убийствами
Сейчас же Гаутланд явно вновь готовился к войне. Сам воздух вокруг хуторов и усадеб будто дрожал от затаенной ярости. Жители острова были достойными, хотя и не всегда дальновидными, воинами, продолжал просвещать своего спутника Грим, отводя ольховую ветку, поскольку полагали лучшей защитой нападение и считали излишним терять попусту время на выяснение, с кем именно они столкнулись. Теперь из-за этого им и придется пробираться по большей части лесом, если они собираются поскорее попасть на хутор Тровина, не перебив при этом — Грим с плотоядной мрачностью ухмыльнулся — половины возможных союзников.
Так что весь последующий день они с ужасающей медлительностью — насколько позволяли усталые лошади — брели вдоль дорог по лесу и оврагам, грязь в которых нередко доходила до брюха лошадей. Но даже и так они видели высланные дозоры некоторые даже верхом, под командованием какого-нибудь крупного бонда. Однако встречались и иные — и намного более опасные; эти путешествовали, надвинув на головы капюшоны плащей, поодиночке, но чаще по три-четыре человека. Оружие у них неизменно было чем-нибудь обмотано, или в ножнах, чтобы не бряцало или не звенело.
Причем впереди всегда ехал какой-нибудь проводник — явно из местных жителей с луком или охотничьей пращей наготове.
Всякие люди бродят по Гаутланду, невесело размышлял Грим, впервые сознавая, какими опасностями чревато положение острова, как убежища всевозможных бродяг. Именно эти бродяги: беглые рабы, прячущиеся здесь от мести родичей убийцы, пираты, — короче, всяческий гулящий и безземельный сброд и решит, кому, в конце концов станет принадлежать остров. Кто-то из этих воинов останется воевать за тех, кто предложил им кров, а кто-то вполне способен отправиться искать себе места на службе у франков. Одни отряды выехали, чтобы попытаться остановить рейды захватчиков в глубь острова, другие же, наоборот, стремились к крепости, вокруг которой, по слухам, расположились, вытянув на берег часть кораблей, франки.
При этом и те, и другие будут более чем счастливы поймать и прикончить всякого, если они решат, что этот «всякий» может предоставить франкам какую-либо помощь или сведения.
Светлой радости глотком вас одарит руна Бальдра.Если свет не виден в небе,знайте, время перелома уж подходит к завершены».И дубовая Вальгалла — победителю награда,если помнит муж достойный, что отсрочить, не приблизитьнадобно ему стремиться Рагнарекадень последний и хельмскринглы и Асгарда.Городища пепелище, где полночный ветер
А родовая усадьба Бранра Хамарскальда, где погиб в огне скальд аса Хеймдаля Тровин, и впрямь напоминала разоренное пепелище.
От защищавшего ее от леса частокола, концы которого упирались когда-то в два длинных дома, лишь кое-где торчали с десяток разрозненных бревен. Из двух, поставленных под углом друг к другу длинных домов уцелела лишь конюшня при правом и почерневшие столбы по углам. В том месте где, судя по всему, должен был находиться колодец, возвышалась куча неряшливых камней. И только в двух десятках локтей от пепелища гордо покачивали мохнатыми лапами древние тисы, будто приветствуя белый и круглолицый, огромный в полнолуние шар луны…
Лес еще не начал своего извечного наступления на рукотворную прогалину, но первые его лазутчики уже появились — по пятнам выжженной земли встали высокие, почти до пояса и серебристые в лунном свете воины зеленого народа с темными пушистыми маковками соцветий.
Иван-чай, даже не подходя ближе, чтобы проверить, подумал Грим.
— А вон там стоял стол, за которым любил сидеть под вечер Тровин. — Голос Скагги звучал странно потерянно в этой мирной ночной тишине.
Грим обернулся на голос и, увидев, как Скагги не отрываясь смотрит на окружившую черный ствол серебристую поросль, неожиданно вспомнил и сам стол, и укрывшую его раскидистую липу, и сладковатый запах ее цветения, и вьющуюся над фитилем мошкару…
— Пора подумать о ночлеге, — резче, чем хотелось бы, бросил он и попытался скрыть от парнишки собственную боль.
Скагги же только примиряюще улыбнулся, и Грим вдруг подумал, что целитель из него выйдет, похоже, не хуже Амунди — не зря же его, неумелого и неподготовленного, выбрала себе привередливая Идунн.
Оказалось, что конюшня — единственное строение в усадьбе, у которого, пусть и не полностью, остались хотя бы три стены, — принадлежала к тому самому дому, который удалось восстановить Молчальнику и его воспитаннику. Немудрено, что мальчишка мешкал входить сюда. Заметив это, Грим, чтобы занять его каким-нибудь делом, отправил Скагги поискать чего-нибудь на корм лошадям, а сам остался расседлывать усталых животных и разводить огонь.
К тому времени, когда мальчишка вернулся, небольшой костерок уже весело полыхал, с довольным урчанием поглощая сосновые чурки, которые Грим отыскал у въезда в усадьбу. Однако, увидев яркие язычки пламени в трех оставшихся без крыши стенах, Скагги неожиданно попятился и застыл на самом краю круга света. Даже при том, что по лицу его затанцевали отблески костра, было видно, что будущий скальд Идунн смертельно бледен.
Не желая бередить рану назойливыми вопросами, Грим только вопросительно поднял брови.
— Я вспомнил вдруг то, что так стремился забыть, — стоически заставил себя проговорить Скагги.
— Мы затем и вернулись сюда, чтобы ты вспомнил все, — отозвался сын Эгиля, понимая, сколь мало в его словах утешения. — Только знаешь ли, — помедлив, добавил он, — Молчальник, прости, что я сейчас поминаю его советы, говорил мне в тот самый мой приезд, который ты вспомнил, что в таких случаях нужно говорить. Что слова хотя бы отчасти, но снимут боль.
— А наставник ведь никогда не говорил, откуда взялось это прозвище. Может быть, ты знаешь, Квельдульв? И еще, тебя все еще задевает прозвание «ночной волк»?