Дети Брагги
Шрифт:
Будущему целителю стоило немалого труда разжать его пальцы. Чтобы, выдернув из них меч, помочь Квельдульву взгромоздиться в седло. Следующие несколько часов превратились в настоящую пытку.
Иногда Грим погружался в некое состояние, где ничто не могло достичь его, оставалась лишь боль.
Временами он всплывал на поверхность настолько, чтобы понять, что небеса светлеют, или что день близится к полудню. Несколько раз они останавливались, и Скагги поправлял грязную повязку. Когда солнце стало в зените, Скагги настоял на том, чтобы Грим съел ломоть оставшегося еще со вчерашнего — или
Жеребец наконец остановился, и Грим уставился перед собой пустым взглядом. И снова день клонился к закату, косые лучи солнца окрашивали кажущуюся бескрайней пустошь в серо-розовые тона.
Хотелось лечь… Лечь… Но стоит ли это тех сил, какие потребны на то, чтобы спешиться? Потом он почувствовал, как кто-то тянет его за руку.
— Спускайся, Грим, я попытаюсь поддержать тебя.
Он не спешился — тяжело повалился набок, и несколько мгновений спустя уже лежал на боку, голова его покоилась на свернутом в ком плаще.
Запах вереска? Значит, они, должно быть, достигли той самой пустоши. Скагги, казалось, все стремился попасть именно сюда.
Пульсирующая боль в глазнице несколько утихла, и Грим был поражен внезапной ясностью мыслей и чувств. Ветер колыхал пряные с завязями семян травы.
— Скагги?
Над ним тут же возникло встревоженное лицо ученика целителя.
— Где мы?
— В небольшой лощинке на пустоши, со всех сторон нас окружают холмы, а с той стороны, откуда мы прибыли, еще и кустарник. Правда, довольно чахлый, сокрушенно добавил мальчишка.
На дне лощинки собран был уже хворост для костра, и Грим подивился, как быстро возвращенная память лечит человека: из полубеспомощного мальчишки, какой прибился к нему в придорожном кабаке, даже из того издерганного юнца, с которым они выбирались из Фюрката, Скагги быстро превращался в настоящего воина.
Внезапно весело затрещали ветки, от костра потянуло запахом можжевельника и вереска.
— Славно взялось, — с удовлетворением пробормотал себе под нос будущий целитель. — Засушливое лето нам на руку.
— Лошади… — Грим попытался было встать, но Скагги надавил ему на плечи, заставляя лечь снова.
— Расседланы и стреножены, пасутся вон… — Он помедлил. — Слева от нас.
Он лежал, вытянувшись на земле, затем кто-то заставил его сесть.
Мгновение спустя звон в ушах утих, но из растерзанной глазницы вновь потекла кровь. Прямо перед ним весело пылал костер, а спиной он упирался в какой-то камень. Когда это Скагги успел его сюда приволочь?
— Бессмысленно пытаться останавливать ее снова и снова. — Голос Скагги был бесцветен, но ровен и тверд. — Что-то, что было в клюве той птицы, заставляет вновь открываться рану. Как знать, не это ли случилось с твоим отцом.
— Выжги.
Скагги вздрогнул от этого
Языки пламени нежно заструились по стали, острие кинжала засветилось багровым. Жар медленно полз все выше и выше. Когда он достиг рукояти, Скагги, скинув кожаную куртку, обернул ею руку, чтобы не обжечься. Затем он снова вернул кинжал в огонь, постоял, а потом повернулся с раскаленным добела жалом к Гриму. Сын Эгиля не мог отвести глаз от плясавшего в предвечернем свете раскаленного клинка. Он открыл рот, чтобы крикнуть: «Не надо!» Но вместо этого только кивнул.
— Быстро, — проговорил он, сползая вниз, так чтобы голова его упиралась в камень. — Я не уверен, что смогу не дернуть головой. — Он криво усмехнулся. Давай!
Кровь зашипела под клинком. С треском лопались пузыри.
Прижженная рана запеклась. Судорога выгнула тело Грима дугой — так бьется человек в когтях смерти.
Скагги как будто придерживал его, говорил с ним, но Грим ничего не слышал. Боль пожирала его заживо.
В тот момент, когда боль, казалось, достигла своего пика, он услышал, как Скагги выдохнул от радости, а потом плеснул ему в лицо какого-то — Грим почему-то смог уловить запах вереска — отвара…
Звон в ушах возобновился с удвоенной силой, перед глазами у него закачалось чье-то лицо. Сперва у этого лица были черты Карри, но потом лицо стало поначалу неуловимо, потом все быстрее, все стремительнее меняться. Странно, но боль постепенно стихала, а звон, напротив, возрастал. Откуда-то слева спиралью поднималась желтая пыль. С бессмысленным любопытством он глядел, как пыль подходит все ближе, и ближе, и ближе… Все быстрее крутятся перед глазами ее частицы, скрывая все, кроме горящих синих глаз. Синие глаза, знакомый взгляд…
Ищет кого-то взгляд, рыщут глаза… И худая сильная рука чертит в воздухе руны… Мечет костяшки рун на доску…
Наконец, и глаза, и руны — все исчезло. Звон достиг своего апогея, а затем пропал, и вместе с ним исчезли все ощущения.
Шагов Скагги не услышал, но проснулся оттого, что между ним и ласковыми закатными лучами возникла какая-то тень, что-то заслонило их успокаивающее тепло.
— И что, по-твоему, ты с ним сделал? — раздался над ним неприязненный голос.
Вздрогнув, Скагги разом очнулся, чтобы почувствовать, как сталь оцарапала ему горло, и, открыв глаза, увидел на расстоянии всего ладони от лица тяжелый с двусторонней заточкой клинок.
— Я при… — он прокашлялся, прочищая горло, — я прижег ему рану.
Он попытался поднять голову, но острие меча еще сильнее надавило на адамово яблоко, по шее вниз потекла теплая струйка.
— А я бы сказал, что ты скорее выжег несчастному бродяге глаз. Хотелось бы знать зачем? — В тоне спрашивающего слышалась заинтересованность, однако он не предвещал ничего хорошего.
Тени сдвинулись, а он все никак не мог поднять голову и видел перед собой уже не одну, а три пары грязных грубых сапог. Однако в спокойном хрипловатом голосе чудилось что-то знакомое, хотя от усталости Скагги не мог определить, что именно.