Дети Дня
Шрифт:
— Это может быть порча, Мирьенде.
— Может, и так. — Она горько рассмеялась. — На Иранте тоже была порча. Мы уж постарались. Мы сделали так, что он ни пить воды непорченой не мог, ни еды принимать. И он подох! — Она выдохнула. — А нынешний… Ах, друг мой, он не Хонора. Он слаб. Обрюхатил сестру Тианальта, дескать, сынок придет и все исправит. Ага.
— Откуда…?
Она хмыкнула.
— Видела я, как он пару ночей назад в город влетел, со свитой своей. А за ним сестрица его мясами трясла! Не ты один, Онда, смотришь на меня как голодная собака на кусок мяса… Рассказали мне. И Айрим потом, как призрак бледный, блевал, говорят, со скачки, отыгрался на них государь-то наш, хоть так… Благодетель наш! — продолжала Мирьенде, все сильнее распаляясь. —
— Мирьенде… но если ты видишь это, я вижу, Сатья видит, то почему все молчат?! Почему барды молчат?
Мирьенде шумно выдохнула и плюхнулась на стул.
— Много ли истинных бардов-то осталось, Онда? Настоящих бардов, а не шелупони, которая только на фокусы и способна? Нас всегда было не пруд пруди, а теперь совсем худо. Да, да, знаю, ваши, из Дарды, неплохие, но их ведь тоже мало, а нужда в них большая.
«И год от года все больше», — мысленно добавил Онда.
— …Нельрун — пропал, — продолжала Мирьенде. — Лаинэ погибла на севере, сирены сожрали. Сатья не молчал, но король заткнул ему рот, — почти выплюнула она. — Хорошо, что Сатья не в Столице. Руки развязаны. А наше старичье трусливое… тьфу! Они же так торопились «успокоить» Хонору, прямо кипятком ссали! Только бы все мирненько-спокойненько… чтобы никто не обвинил их, бардов… Онда. Они ведь тоже сожранные. Нет, не тенями. Их благодушие сожрало. Попустительство. Мягкий диван, почет и сытная жратва их сожрали. Они давно уже ни-че-го не могут. Ни-че-го. Одна надежда на младших бардов. На… детей. Наших.
Она посмотрела на него горящими глазами.
— Я больше не верю в королей, Онда. Я надеюсь только на нас. На бардов. Настоящих бардов. Наследников Хоноры.
Онда не успел ничего ответить.
Постучали. Мирьенде подошла к двери и рывком распахнула ее.
— Ну?
— Они прибыли, госпожа, — сказал неприметный, самый обыкновенный человек в непиметной, самой обыкновенной одежде ремесленника.
Мирьенде кивнула.
— Иду.
Человек исчез.
Она обернулась к Онде.
— Решай. Если ты сейчас пойдешь со мной, то придется отвернуться от королей. И придется убивать. Детей. Или, если не хочешь — уходи. Беги сейчас же в Уэльту и не возвращайся. Разрушьте мосты через Аньяфаль и не пускайте никого. Ни-ко-го.
Она была прекрасна и ужасала.
— Я пойду за тобой, — почти против воли прошептал непослушными губами Онда.
ЗЕМЛИ ДНЯ. ЮЖНАЯ ЧЕТВЕРТЬ. ПОГРАНИЧЬЕ, ПУСТЫНЯ.
Когда-то здесь жили. Даже охранные камни сохранились и, наверное, еще не потеряли совсем своей силы, потому как граница между Пустыней и шергом была видна четко. Внутри круга трава была по-настоящему весенней. Снаружи уже начинала желтеть. Рано. Очень рано. Все было неправильно. Дни становились все жарче — до невыносимости, ночи — все студенее. Маллен давно уже замечал эти перемены, и ничего хорошего он не ждал.
Но все же внутри шерга была вода.
Жители пустыни селились везде, где была вода. Говорили, что они чуют ее. И везде, где была вода, создавался шерг — так называлась родовая крепость. Это могли быть сложенные из дикого камня башни на каменистом плато или просто высокая стена, внутри которой стояли шатры из шкур, это могли быть пещеры, расселины в скалах перекрытые плитами песчаника — любая нора, где можно было спрятаться от жары и холода. И где была вода.
Почему покинули этот шерг — Маллен не знал. Тут была вода. И тут жили совсем недавно.
Вот очаг. Старая протертая кошма — уже и не залатать, потому и бросили. Пустынные почти ничего не бросают. Все ценно.
Вот большой зал, если так можно сказать. Потолок закопчен, и еще еле уловимо пахнет вонючим кизячным дымом. Говорят, где-то южнее Пустынные добывают горючий земляной уголь… все может быть.
Вот здесь держали шилорогов. На стене рисунки. Шилорог для пустынного — все. Без них — ни охоты, ни набега, ни удрать от тварей. Ни защитить медлительных тяжелых хакков — а это мясо, и шерсть, и молоко.
Хакки и шилороги — это жизнь.
Судя по всему, шерг был людный, и скота в нем было немало.
Но они ушли. Ушли от воды, от жизни. Куда, почему?
Маллен пока не находил ответа.
Пещера переходила в пещеру. В пещерах хорошо, и в зной, и в холод одинаково. Здесь можно жить.
Он вошел в круглую большую пещеру, которая, видно, была тем же, что и зал-шатер в древних жилищах Дня. Теперь таких уже не строили, Маллен только в книгах про них читал да видел один в развалинах Тианы. Теперь фресками расписывали главные залы. Многое уже стало просто привычным узором, смысл забылся. Но главные имена, главные события помнили, да.
Вот и здесь точно так же была начертана история Пустынных. Рисунки напоминали скорее угловатый орнамент, в который были вписаны схематичные фигурки людей и зверей, но все же это была история, еще тех времен, когда дети богов являлись людям. История Шенаэль и ее потомков.
Шенаэль, вдова, жила в своем имении на границе с пустыней, и ее сыновья были славными охотниками и стражами. У нее были сильные вассалы, большая родня и много друзей. А дочь была ослепительно хороша собой, и за нее многие сватались. Однажды в самых предрассветных сумерках девушка проснулась от дивного пения и увидела в свете умирающей луны прекрасного незнакомца с волосами такого огненного цвета, что они пылали, словно факел, даже в бледном лунном свете, а глаза его светились как дневное лазурное небо. И девушка полюбила ночного гостя.
— Как твое имя и где твой дом? — спросила она.
— Имя мое — Торамайя, Сын Огня, хранитель Красного копья. Далеко на юге, в прекрасной долине возле озера строит мой шерг, и мы будем счастливы там. Поедешь ли ты со мной?
— Поеду, — ответила девушка, ибо я люблю тебя. Приходи свататься ко мне, и я помогу тебе выдержать все три испытания, которые моя мать положила женихам. И я уеду с тобой!
На другой день Торамайя явился свататься. Привез он богатые дары. Три испытания положила ему Шенаэль, и три испытания выдержал он — укротил дикого шилорога, победил в поединке старшего брата девушки — а равного этому бойцу не было — и сложил песню, от которой от счастья плавилось сердце. Свадьбу сыграли, и жених увез невесту. А через девять месяцев он приехал один к дому Шенаэль и привез страшную весть — его жена умерла родами. С собой он привез мальчика-младенца, чтобы в семье матери воспитали и вскормили его. Малыш был с огненными волосами и ярко-синими глазами. Торамайя сказал сказал — когда мальчик вырастет, пусть отправится в пустыню, найдет Потерянный шерг и найдет своего отца.
Настало время, когда юноша, Шенаэльт, отправился в путь…
И все. На этом предание обрывалось. Некоторые рассказывали, что юноша нашел Потерянный шерг и остался там с отцом. Вторые говорили, что юноша должен был пройти через Потерянный шерг, чтобы доказать отцу, что он может стать вождем. Третьи рассказывали, что в Потерянном шерге его ждал вовсе не отец, а кто-то желавший его убить. Но всегда юноша искал Потерянный шерг.
И ничего больше не говорилось о Красном копье.
Этот юноша считался родоначальником Пустынных. Рыжих, синеглазых, обладавших странным чутьем, выносливых к жаре и холоду, способных не пить и голодать дольше, чем любой человек. Их считали странным народом. Кое-кто говаривал, что они не совсем люди. Они делились на множество родов, и каждый род считал себя выше других. Они всегда враждовали, и кое-кто считал, что это потому, что у них нет Правды. И нет вождя, который бы ее держал. И что это из-за какого-то злого, неправедного дела, совершенного давным-давно, такого неправедного, что о нем не говорили — а потому забыли.