Дети Есенина. А разве они были?
Шрифт:
Утренний обход. Москва. Психбольница им. Ганнушкина. 1963 год
– Доброе утро. Как себя чувствуем, Александр Сергеевич? Как сон? Какое у нас сегодня число?
– Доброе утро. Хорошо. Без сновидений. Шестнадцатое.
– Что шестнадцатое? – переспросил врач.
–
– Ага, ну да. А сегодня день недели?
– Четверг?
– Может быть, пятница?
– Нет, по-моему, четверг. Календаря, простите, нет, радио молчит, газет тоже нет. Я, честно говоря, уже начал путаться, доктор. А санитары ваши, по-моему, сами не догадываются, какой нынче день недели. Кстати, а как ваша фамилия, доктор?
– Четверг сегодня, – не услышав вопроса, ответил врач. – Ну, а месяц у нас?
– Февраль.
– Ну, ладно. Выздоравливайте.
Профессор сухо кивнул и в сопровождении лечащего врача и санитара покинул палату. Обход отделения продолжался.
Александр Сергеевич молча посмотрел вслед врачам, продолжая сидеть на кровати. На молчаливый вопрос однопалатника шутейно развел руками, улыбнулся и сказал: «Слушаюсь и повинуюсь». – «Что-что?» – мигом среагировала медсестра, которая появилась в палате, держа перед собой блюдечко таблеток. «Да вот я говорю: «Слушаюсь и повинуюсь», – повторил Есенин и погрустнел. «Руку!» – скомандовала очкастая сестричка. Александр Сергеевич покорно раскрыл ладонь и получил свою порцию лекарств. «Теперь глотай. И без разговоров, я все должна видеть». – «А что это?» – «Общеукрепляющее-болеутолящее, – привычно отшутилась сестра. – Глотай давай».
Когда пациенты психбольницы остались одни, сосед спросил: «Сергеич, а чего это наши доктора все какими-то датами интересуются?»
– Пытаются выяснить, псих я или нет.
– А что, по-другому никак нельзя?
– Никак. Понимаешь, Володя, психиатрия, психология – науки неточные, приблизительные, в лучшем случае экспериментальные. Вот им и приходится пользоваться теми дикими, странными методами, вроде этого вопросника, который кто-то когда-то, еще до них, придумал и повелел считать самым простым и точным тестом. Я все это еще в институте Сербского проходил, знаю. Хотя поначалу спрашивал, что вы мне всякой ерундой голову морочите?
– О, так ты и там бывал?
– Дважды. Здесь, в «Ганнушкина», тоже второй раз. Места знакомые, обжитые, можно сказать, родные…
– Выходит, ты у нас псих-старожил? – обрадовался сосед по палате.
Есенин-Вольпин кивнул:
– Ветеран.
– Ну и как там, в Сербского, порядки? Помягче будут? Или лютуют?
– Да нет, все точно так же, как здесь, никакой разницы. Методы лечения тоже одинаковые – стенотерапия. В застенках держат, и все. На стенку же от тоски и лезешь. Но если проявляешь себя, по их мнению, как-то чересчур, тогда уже полагается мокрая укрутка: знаешь, что это такое?
– Слава богу, нет.
– Это просто. Берут мокрую холщовую простыню и связывают. Чем сильнее брыкаешься, стараясь освободиться, тем больнее узлы затягиваются. Поневоле смирным станешь…
– И кто ж тебя так «любит»?
– Комитет любимый. ГБ. Он меня уже четырнадцать лет любит, с 49-го года. Эта любовь, как я понимаю, уже до гроба.
– И за что ж они тебя так?..
– Любят-то? Гэбэ, Володя, как женщина, любит ушами. Значит, за язык мой, скорее всего, и любит. Болтал много, стихи читал. Думал, только друзьям, а оказалось, что и этимтоже.
– Так вы и стихи пишете? – Володя даже обратился к соседу на «вы».
– Писал когда-то. Оказалось,
– Почитайте, Сергеич. Я стихи люблю.
– Ладно, – легко согласился Есенин-Вольпин. – Только сразу предупреждаю: стихи у меня не слишком-то веселые.
– Да ничего, читайте. Жизнь наша с вами тоже ведь не ах…
Никогда я не брал сохи, Не касался труда ручного, Я читаю одни стихи, Только их – ничего другого… Но поскольку вожди хотят, Чтоб слова их всегда звучали, Каждый слесарь, каждый солдат Обучает меня морали: «В нашем обществе все равны И свободны – так учит Сталин. В нашем обществе все верны Коммунизму – так учит Сталин». ……….. Что поделаешь, раз весна — Неизбежное время года, И одна только цель ясна, Неразумная цель – свобода!– Пойми, Володя. Они же нашли для нас псевдовыход: «Ну разве нормальный человек может такоенаписать?!» Нет, конечно! Стало быть, место ему в дурдоме…
«Ноября 1925 дня 25 года. Удостоверение. Контора Психиатрической Клиники сим удостоверяет, что больной Есенин С.А. находится на излечении в Психиатрической клинике с 26 ноября с.г. и по настоящее время, по состоянию своего здоровья не может быть допрошен на суде. Ассистент клиники ГАННУШКИН [12] . Письмоводитель (подпись неразборчива)».
12
Ганнушкин Петр Борисович (1875–1933). Видный психиатр, профессор, создатель психиатрической школы. Основатель Московской больницы № 4, которая носит его имя.
«Пишу тебе из больницы, опять лег. Зачем – не знаю, но, вероятно, и никто не знает. Видишь ли, нужно лечить нервы, а здесь фельдфебель на фельдфебеле. Их теория в том, что стены лечат лучше всего, без всяких лекарств…
Не понимаю, почему Павлу Первому не пришло в голову заняться врачебным делом. Он бы смог. Он бы вылечил. Ведь его теория очень схожа с проблемами совр. психиатров. Карьера не талант и не знание. У кары лечиться – себя злить и еще пуще надрывать… Посылаю тебе «Черного человека». Прочти и подумай, за что мы боремся, ложась в постели?..»
«До свиданья, друг мой, до свиданья…». Декабрь 1925 года
– Аня, открой. Это я, Сергей.
– Сейчас.
Анна уже давно привыкла к его неожиданным визитам. Последний раз Есенин появлялся здесь, на Сивцевом Вражке, еще в начале осени, кажется, в сентябре. Пришел рано утром, восьми еще не было, с каким-то с большим бумажным свертком под мышкой. В тот раз он, даже не здороваясь, заглянул в комнату:
– Печь топишь?
– Да нет, до холодов-то еще далековато. А на что тебе печь? Или испечь что-то решил?