Дети Филонея
Шрифт:
— Лиза, постойте!.. — взмолилась Ульяна.
Но Лиза сделала категорический жест рукой:
— Не могу. Если я сейчас замолчу, мне в голову полезут еще худшие кошмары. Так вот, сегодня я проснулась — и все было нормально. Нормальные пэрентсы, и у меня критические дни — значит, точно не беременная. И Пашка позвонил — извинялся за пятницу, так что мы помирились. И с его мамашей я говорила — я ведь ваш телефон у нее узнала. Помните, она активисткой в родительском комитете была? Разлюбезная такая, чирикала
— А с Пашей вы не обсуждали… Ну… субботу? — осторожно спросила Ульяна.
— Нет. Я хотела сначала с вами поговорить. А то вдруг я правда чокнутая? А теперь я точно знаю, что нет. Ведь психические болезни — не заразные. Просто мы с вами попали в какую-то переделку.
— Ну, если следовать этой логике, попали в нее не только мы, — задумалась Ульяна. Она абсолютно не понимала своих ощущений. И даже к ним не прислушивалась. Ее вполне устраивало, что Лиза становится как бы ее поводырем в этой ситуации.
— Конечно! — воскликнула Лиза. — В вагоне нас было пятеро. Мы с вами, потом этот парень, блондинчик, помните? Еще был мальчишка. И чернявый жирдяй, который полез к вам приставать.
— Он вовсе не приставал, — укоризненно возразила Ульяна. — Он дал мне визитку…
Замолчав, она пошарила по карманам. Лиза, нетерпеливо ёрзая на стуле, подалась вперед.
— Вот!
На свет появилась серебристая карточка. Лиза бесцеремонно выхватила ее из рук учительницы.
— Так… Малаганов Аркадий Евгеньевич… Телефон… И тут еще на обороте что-то написано… "Каждый вечер с 8 до 10 в Летнем саду у памятника Крылова…" Он вам что-нибудь сказал?
— Он сказал позвонить, если произойдет что-либо странное, — послушно ответила Ульяна.
— Ну, — Лиза сделала ироническую мордочку. — Как вы считаете, это странное уже произошло или как? В Летнем саду сейчас холодновато. Будем звонить?
Империя Чжоу. Поздняя осень. 439 год до нашей эры
Девять человек шли берегом реки. Их фигуры, словно тени, скользили по серому склону обрыва. На размытой дождями земле оставались следы деревянных сандалий. Холодный ветер беспощадно трепал поношенную одежду путников.
Идущий впереди — сухой седобородый старик — остановился, опершись на посох. Спутники окружили его, почтительно ожидая, что он скажет. Но старик молча смотрел, как гнутся на ветру облетевшие ивы, как стелется вдоль дороги рыжеватая трава. Наконец он вымолвил:
— Как сказал учитель, когда придет холодная зима, увидишь, что сосны и кипарисы последними теряют свой убор.
Действительно, три кипариса темно-зелеными свечами возвышались над унылым осенним пейзажем. Путники вслед за своим предводителем углубились в созерцание. И только один, самый молодой, еще безбородый, спросил:
— Что значат эти слова, учитель Мао-Цзы?
Стоявший за молодым не задумываясь отвесил ему затрещину.
— Где твоя почтительность, юный У-Бо? Разве сейчас время задавать учителю вопросы? Он сам знает, когда и на кого расточать свою мудрость.
— Мудрость — это не чиновник, Хуань-Гун, — добродушно заметил старик. — У нее нет приемных часов. И глуп не тот, кто не понял и спросил. Глуп тот, кто не понял и промолчал.
У-Бо торжествующе обернулся к Хуань-Гуну. Тот недовольно потупился. Старик продолжал, не отрывая глаз от горизонта:
— Кипарис возвышается над остальными деревьями, как добродетельный человек возвышается над другими людьми. И когда приходят невзгоды, добродетельный человек крепче им противостоит. Вот как я понимаю слова учителя Кун-Цзы. Однако близится ночь. Нам пора подумать о крове. Где заночуем, Хуань-Гун?
Хуань-Гун склонил лысеющую голову.
— Не сочти меня дерзким, учитель. Но кто сейчас может думать о житейских делах, когда скорбь об оставившем нас И-Цзы еще так сильна?
Старик посмотрел на Хуань-Гуна с легким раздражением.
— Как несправедливо распределилась скорбь! Ты так печалишься об И-Цзы, хотя всего лишь один год внимал его поучениям! А я, который уже сорок лет назад был его названным братом, в день смерти учителя все еще могу рассуждать разумно. И даже в память любезного И-Цзы я не хочу быть съеденным волками.
Словно в ответ, над рекой разнесся волчий вой. Путники, вздрогнув, теснее прижались друг к другу.
— Пещера! — воскликнул У-Бо. — Выше по течению я видел пещеру.
Путники оживились. Новая волчья рулада еще больше их взбодрила. Не дожидаясь указаний предводителя, они вслед за юным У-Бо полезли вверх по обрыву.
Стемнело, и вход в пещеру был едва заметен. Он чернел, как врата преисподней. Из недр земли дышали могильный холод и тишина. Растолкав оробевших путников, Мао-Цзы с треском оторвал кусок своего одеяния и намотал на посох. В маленькой склянке на поясе оказалось масло. Сбрызнув им ветхую ткань, старик кресалом высек огонь. Факел вспыхнул. Мао-Цзы, не оглядываясь на спутников, шагнул в пещеру. У-Бо последовал за ним.
— Как сказал бы учитель, зажегший огонь во тьме — зряч, — весело заявил он, обернувшись к Хуань-Гуну.
Вскоре выяснилось, что пещера уже служила кому-то пристанищем. В ее глубине нашлась вязанка хвороста, а в углу — высокий кувшин с водой. Путники развели костер и расселись вокруг. Они выжали мокрые бороды и косицы и с удовольствием протянули озябшие руки к огню. Потом развязали свои котомки и принялись за скромный ужин. В меню были рис, тушеные овощи и немного рыбы — все, чем делились со странствующими конфуцианцами окрестные крестьяне.