Дети Гамельна
Шрифт:
– Дровяной люд жратвой делится только со своими. Да и то редко, - Гавел медленно потянул из-за спины тромблон. Сыпанул в широкий раструб мерку пороха, запыжевал, добавил сверху тускло блестящих шариков и забил еще один пыж. Не спеша, но сноровисто, повторил то же со вторым стволом. Только шарик был один и побольше. Адольф зачарованно наблюдал за манипуляциями.
– Думаешь? – сторожко вскинулся Мирослав, и непонятно было, к чему это сказано: то ли касательно обычаев неведомых дровосекоедов, то ли к неожиданному решению зарядить тромблон.
– Знаю, – коротко ответил Гавел, укладывая оружие стволами на согнутую
Сержант вздохнул, провел ладонью по рукоятям пистолетов за поясом.
– Так, парень, бегом к нашим. Скажешь, боггарты это были. Запомнил? Скажешь только капитану. Ляпнешь кому в деревне – голову сниму.
– И это… - уточнил Мирослав.
– Старосте тоже нельзя. Понял?
Проводник кивнул, переминаясь с ноги на ногу.
– Чего стоишь, кого ждешь? Пинка в зад сунуть? – рявкнул сержант, и парень мгновенно сорвался с места.
Гавел проводил взглядом спину гонца в рваной рубахе с разводами пота.
– Мир, при чем тут боггарты? Мы же не в Йоркшире, - спросил он после.
– При том, – сержант указующе ткнул пальцем во что-то маленькое, лоскутообразное, болтающееся на колючке. – Назови я, кто это на самом деле, сам понимаешь, что было бы. Так что пусть деревенщина гадает, что это за напасть такая – «боггарты». А мы сделаем свое дело и уйдем…
Дом оказался умеренно приличным, даже с большой вывеской над входом. На ней было в целых три краски изображено нечто отдаленно человекоподобное и подписано «староста». Впрочем, разобрать слова среди многочисленных завитушек получалось только раза с третьего, самое меньшее.
Староста потел и заикался, толку с его блеяния оказалось чуть да маленько. Швальбе даже кулаком по столу хлопнул с досады, хотя очень хотелось врезать совсем по иному месту. Пастор оказался не намного полезнее. Он тоже обильно потел и забывал нужные слова, заменяя их жалостливым «мэ-э-э». А когда капитан выложил перед ним пергамент с печатью епископа, служитель церкви вообще чуть не потерял сознание. Пришлось и перед этим колотить по столу, поминая нечистого - только так и удалось разговорить. Да и то представители двух властей, светской и церковной, часто перемигивались, на многое упорно не отвечали и явно что-то скрывали. Сколькими-то годами раньше Швальбе пришел бы в ярость. Тогда он был гораздо моложе, невыдержаннее и ярился от того, как старательно люди мешают спасать им жизнь. Сейчас он стал гораздо мудрее и тоскливо понимал, что у старосты, пастора да и всех в селении хватает за душой мелких грешков, о которых они не скажут ни за что и никому, даже под страхом нашествия всей нечисти в округе. Потому что покойники есть покойники, они уже на том свете, коей есть гораздо лучше этого. Случится еще какая пакость – неизвестно. Может, будет, может, и нет. А вот получить полной мерой за недоплаченные подати и прочие злоупотребления можно легко и очень даже быстро.
Поэтому капитан кривился, смирял душевные порывы и продолжал терпеливый допрос, лишь изредка сожалея, что он не на войне, где правда добывается быстро и достаточно простыми методами.
Обычная деревня. Вся жизнь вертится вокруг леса – он приносит доход в сытные года и не дает умереть от голода в тощие. Все друг друга знают, убийства и кражи бывают, но редко, не чаще, чем в других таких же деревеньках и поселках. Да, вервольфы есть.
С месяц назад лесорубы начали жаловаться, что иногда пропадают узелки с обедами, но тогда этому не придали значения – мало ли кто мог позариться? Дело неприятное, но безобидное. А еще по округе стало меньше зайцев, птиц и прочей мелкой живности. И кто-то даже краем глаза видел, как скользят невесомые тени по кустам…
На этом месте разговор окончательно утратил связность, и фантазия стала чересчур обильно мешаться с правдой. Швальбе готов был поклясться, что если «беседа» продлится еще пару часов, то может прозвучать и признание в сговоре с Диаволом...
Скрипнула дверь. В проем сунулся один из солдат, стороживших дверь.
– Капитан, малой прибег. Говорит, Мир передать что-то просил. Но только лично.
– Лично? – Швальбе поднялся из-за стола, изрядно расшатанного вовсе не легким кулаком капитана. – Сейчас эти господа, - последнее слово капитан отчетливо выделил голосом, - нас покинут, и сразу запускай мальчишку.
«Господа», мелко дрожа, выскочили в приоткрытую дверь, торопясь один пуще другого. Оказавшись снаружи, оба, не сговариваясь, припустили в разные стороны. Пастор в церковь, а староста Алоиз прямиком к Бруне-самогонщице, что жила на краю деревни. Оба спешили доступными мерами восстановить душевное здоровье после общения со змеиноглазым капитаном.
Швальбе криво улыбнулся краешком рта. Мысли обоих селян читались влет. Один сейчас бухнется на колени и начнет бить поклоны, взывая к милости Божьей. А второй добежит до ближайшей бутылки и перекинется оборотнем. Если придерживаться классической классификации, получится «вершвайне», человек–свинья. Да и первый, вдоволь намолившись, перекрестится да достанет початую бутыль церковного вина.
– Входи, не бойся, – приглашающее махнул застывшему в проходе гонцу. – Что там тебя просил передать сержант?
Парень судорожно сглотнул пересохшим горлом. Похоже, рык сержанта плохо соотносился со словом «просил».
– Ну, это… Сержант наказал передать, что багурты то в лесу были, - выдавил он, наконец.
– Может, «боггарты»? – уточнил Швальбе, после краткого раздумья.
– Ага! – радостно согласился паренек. – Багарты.
– Благодарю, мой милый друг...
– задумчиво кивнул капитан очумевшему от такого обращения гонцу. – Боггарты, значит… Адольф, - неожиданно спросил Швальбе.
– А кем ты стать хочешь, когда вырастешь?
Деревенский глупо хлопнул белесыми ресницами…
– Художником хочу. Я умею, вот и картинку на доме сделал… Только отец высечь грозится, если не перестану дурью заниматься.
– Зря, – взгляд Швальбе был все так же пуст. – Из тебя получится неплохой маляр.
Мирослав с Гавелом вернулись уже в темноте. Не снимая оружия, наскоро выхлебали по полкувшина дрянного пива и отправились на доклад к капитану. Швальбе так и остался в доме старосты, тот все равно, упившись в хлам, дрых под забором, так и не сумев преодолеть «заколдованный двор» умелой мастерицы, и в доме была только его жена.