Дети Гамельна
Шрифт:
Или не пальцами, потому что больше всего это походило на обломанные древесные сучки…
Пылкий идальго, наконец, сообразил, что судьба свела с соперником малость не по его силам, однако прозрение запоздало. Ветеран развернулся, чтобы бежать стремглав, но удивительная «плеть» зацепила за щиколотку, опрокинула на грязные скользкие булыжники. Подняться Амедео уже не успел – гигант с неожиданной ловкостью присел, громадные лапы сомкнулись, захватывая человека в жесткий капкан, как беспомощную мышь.
Катанни захрипел. «Ладони» врага сжимали грудь с такой силой, что, казалось, вот-вот затрещат ребра. Амедео подняли в воздух,
«Не сожрет» - с каким-то удивительным, неуместным облегчением подумалось Амедео. И в это мгновение создание крепче сжало подобия рук. Воображаемый хруст костей сменился самым что ни на есть настоящим. Когда тело человека перестало конвульсивно вздрагивать и повисло подобно мокрой тяжелой тряпке в громадных ладонях, чудовище несколько раз ударило мертвым телом о собственную грудь, словно турецкий борец пехливан.
Луна продолжала прятаться за тучами, словно не желала видеть черные, смертоубийственные дела, творящиеся на земле. В кромешной тьме сверкнул далекий, но приближающийся огонек – поздний фонарщик все же решил пройтись по мосту.
Страшное создание грузно протопало к парапету и перевалило останки несчастного калеки через ограду. Воды безымянной реки, маслянисто булькнув, сомкнулись над мертвецом. Обильные брызги крови на туловище монстра таяли на глазах, пропадали бесследно. С тихим потрескиванием затянулся скол, оставленный кинжалом.
Через четверть часа фонарщик ступил на мост. Будь он внимательнее, то расслышал бы удаляющийся мерный стук, словно конь-тяжеловоз катил скрипящую телегу. И увидел бы несколько мелких щепок да бурые потеки на камнях. Но полусонный миланец со светильником на длинном шесте не обратил внимания на такие мелочи. Сломанный кинжал скоро обрел нового хозяина - забулдыгу, наткнувшегося на брошенное оружие в дрожащем мареве раннего утра...
* * *
Столяр Карло Бертоне по прозвищу «Папа» смотрел на мир большими глазами, похожими на витражи собора св. Петра – такими же стеклянными и неподвижными, не от мира сего. Окружающая действительность с трудом пробивалась сквозь плотную завесу тревожных раздумий. Бертоне неподвижно сидел, отбивая указательным и средним пальцами нехитрый ритм.
Старый Карбаджи, опытный трактирщик, заметив, что верный посетитель находится в полнейшей прострации, не медлил с добавкой. А горячее вино, хоть и согревает нутро, но очень уж сильно бьет по голове... Впрочем, действие вина столяр тоже не особо и замечал. Другая беда грызла нутро владельца изрядной мастерской и истого католика.
Карло мог поклясться чем угодно, что... Нет, невозможно произнести вслух. Или все же возможно? Не произнести, а возопить, выйдя к Дуомо, к Миланскому собору, что свершилось страшное - Дьявол победил Господа! И пусть страшная беда случилась лишь с одним человеком, с ним, с Карло Бертоне, несчастным столяром из Милана…
Будь проклят тупоумный лесоруб Джузеппе Фарина по прозвищу «Малыш», что притащил бревно в мастерскую. «Мадьярский дуб, мадьярский дуб». И что бы с того, что мадьярский? Разве от этого он становится схож с красным деревом, привозимым из-за
И будь проклят Дьявол! Верно, он увлек ослабевший разум столяра, запутал в хитром, безвыходном лабиринте грез и высокомерных чаяний. Иначе с чего бы вдруг Карло забыл покой и сон, долгими часами терзая неподатливое бревно всевозможными инструментами? Зачем бы изощрял все навыки и приемы работы с благородным материалом, так, словно вдохновенно творил священный дар самому папе?
Столяр трудился, как проклятый (да наверняка и был таковым!). Работа захлестнула с головой, оставив где-то за спиной все остальное. Мастер забыл про все, пока, наконец, не очнулся от морока самым прозаическим образом. Нож, снимающий тонкую стружку, зацепился за невидимый сучок и с хищным восторгом впился в подушечку пальца. Отточенное лезвие пробило броню заскорузлых мозолей едва ли не до кости. Кровь хлынула так, словно мастер отрубил себе руку или перехватил ярёмную вену, темно-красный поток обильно оросил заготовку.
Бертоне встряхнулся, будто проснувшись от долгого хмельного сна. Столяр не на шутку испугался - вдруг повредил какую важную жилу и сейчас истечет кровью? Нет, повезло. Нашлась чистая тряпица, а к ней кусок свежей смолы, чтобы залепить порез...
Только завязав последний узел на повязке, «Папа» вновь взглянул на результат работы и невольно вздрогнул, чувствуя, как волосы шевелятся на седой макушке. В мечтах столяр творил нечто прекрасное, возвышенное. Сейчас же перед ним лежал грубый деревянный истукан, повторяющий в общих чертах людскую фигуру, но раза в полтора больше. И, что удивительно, на желтоватой поверхности не оказалось ни одной красной капли. Хотя «Папа» мог бы поклясться, что кровь из порезанного пальца хлестала прямо на грубо обработанную морду истукана. Огромной деревянной куклы. Bambola di legno…
Карло провел ладонью по горячему, вспотевшему лицу, пытаясь сообразить, что за сумасшествие овладело им? Кому нужна кривая деревянная статуя, когда в нынешние скудные времена даже за резную мебель не выручить и бланки.
В руку, словно сама собой, ткнулась кружка. Пальцы ощутили призывное тепло позеленевшего медного бока – верно, вдова, у которой Карло снимал жилье, приготовила глинтвейну и оставила на столе, не решаясь отвлечь деревянных дел мастера. Столяр глотнул, не отрывая взгляд от чурбана, и взвыл от боли. Невесомая перчинка, привезенная из Нового Света, размолотая в пыль миниатюрной мельничкой на кухне, коварно застряла в дупле рассыпающегося зуба, обожгла, пронзив челюсть раскаленной иглой.
Это было уже чересчур – порезанный палец, больной зуб, чурбан…
Карло сходил на кухоньку, за гвоздичным маслом. Только оно и спасало от зубных болей, что недавно стали докучать столяру. Вернулся, полный решимости распилить дело рук своих на куски и переколоть на дрова, пока деревянного человека не заметил чей-нибудь недоброжелательный взор. А то недолго и идолопоклонником прослыть, а от этого до костра – пара шагов, и те мелкие.
Бурча и ругаясь, Карло долго искал пилу, не обращая внимания на шорох за спиной. Ставни прохудились, и в мастерской частенько гулял сквозняк, метя по полу мелкую стружку. Когда же «Папа» обернулся, сжимая искомый инструмент, то понял, что, очевидно, его грехи переполнили чашу терпения Всевышнего.