Дети Хаоса
Шрифт:
Надо с чего-то начать. Орлад заставил ноготь расти, однако росла лишь боль. Он рассердился и приложил дополнительные усилия — теперь ему казалось, что его палец погрузился в расплавленную бронзу. Ноготь не менялся. Тогда на помощь пришла ярость: Ярость есть мой друг. Он продирался сквозь боль. Боль есть честь. Лучше, лучше… Орлад жадно брал силу из ошейника Хета и направлял ее в свой палец. Меняйся!
Перемолоть. Сжечь. Орлад пошатнулся, когда боль вновь усилилась. Ярость стала сильнее: он думал о врагах, флоренгианских предателях, фальшивых Героях, получивших благословение бога, а потом предавших своего господина. Они были врагами, нелюдями, змеями, которые испортили репутацию всех флоренгиан. Ярость переполняла Орлада. Перед глазами помнилась красная пелена.
И это случилось! Его палец вырос, точно красно-коричневый кинжал. Ликующий Орлад заставил себя опустить остальные четыре пальца в воображаемый огонь, и тут же появилось еще четыре кинжала. Да! Он смог. Теперь он управляет своей силой. Все происходило быстрее и легче. Боль не имела значения. Он отдал приказ всей руке, и каждая кость в ней закричала.
— Спокойнее, спокойнее, — пробормотал Хет. Однако Орлад не обратил на его слова внимания. Он хотел этого превращения. Флоренгианский заложник покажет им! Маленький грязнуля покажет! Боль есть честь. В его жизни было столько боли, перемолоть в порошок руку не так уж и трудно.
— Спокойнее, спокойнее! Этого вполне достаточно для Первого Зова.
Рука становилась все больше. В ушах стучала кровь; другая рука дрожала, черпая благословение из ошейника.
— Достаточно! — рявкнул Хет. — Остановись! Верни прежнюю форму.
«Скорее я умру…» Еще больше силы и боли. И вот оно! Медвежья лапа, такая же огромная и смертоносная, как у Хета — когти той же длины, или даже длиннее, мех не белый, а черный.
Он торжествующе закричал и поднял лапу вверх, словно грозил самому богу. Торжествующий крик вырвался из множества глоток.
Так, теперь дальше…
— Прекрати! — рявкнул Хет, оторвав руку Орлада от своего ошейника.
Медвежья лапа тут же исчезла, а от боли Орлад вновь пошатнулся. Его легкие застыли. Не хватало воздуха. Весь мир вокруг закачался. Колени Орлада подогнулись, но его подхватило несколько рук; двое поддержали Орлада и поставили на ноги, а Хет нанес ему чудовищной силы удар в грудь. Все трое покачнулись. Хет ударил снова. Огонь начал гаснуть. После третьего удара что-то хрустнуло — наверное, ребро — и Орлад сумел сделать первый вдох. Сердце задрожало и забилось снова.
Тут все начали колотить его по спине и жать ему руку. Кто-то набросил на плечи накидку, другой протянул кровавый кусок мяса. Да! Он схватил его как животное и принялся рвать зубами, а смех и поздравления зазвучали еще громче. Никогда в жизни он не пробовал ничего вкуснее.
— Все в порядке? — прорычал командир охоты.
Поглаживая синяки на груди, Орлад глуповато улыбнулся.
— Мой господин добр.
— В следующий раз сразу делай то, что велено. — Хет отвернулся.
Орлад должен был бы чувствовать восторг, но усталость навалилась на него черными волнами. Однако он не мог остановиться, прилечь и заснуть, как Рантр. Следующим был Снерфрик, а потому Орлад должен был занять его место и уделить внимание Варгину; необходимо сделать все, чтобы Варгин прошел испытание сегодня. После одиннадцати удачных посвящений у Варгина обязательно появится уверенность. Может быть, тогда Орлад сможет поспать. И проспит шесть дней.
Долгой и трудной была дорога к обретению истинной боевой формы. Но Орлад Орладсон на нее вступил.
ЧАСТЬ II ЛЕТО
ГЛАВА 23
Бенард Селебр был дома, работал над статуей священной Анзиэль. Лето, полдень, зрителей почти не было, никто ему не мешал. Бац! Бац!
Рокот…
Бенард сердито приставил резец туда, куда требовалось, и нанес следующий удар, во все стороны полетели осколки. Бац! Бац!
Рокот…
Рокотало не в ясном небе, а у него в животе. Он начал работать еще до восхода солнца, но так и не нашел времени на еду.
Чуть в стороне, чтобы до него не долетали осколки мрамора, стоял Тод. Он теркой полировал левую лодыжку Синары и без умолку болтал, пересказывая то, что его мать услышала на базаре.
— Необязательно все за ней повторять, — рассеянно пробормотал Бенард раз в шестнадцатый, раздумывая над следующим ударом.
Он представил себе сердце камня, вообразил конечный результат. Бац!.. Хорошо. Бенард отступил на шаг и полюбовался на игру симметрии и асимметрии, на длинную кривую, идущую от слегка опущенного плеча до опорной ноги; символический сокол примостился на Ее запястье, птица смотрит вверх, а Она улыбается, глядя вниз. Он сделал это бессознательно; так хотела богиня, и он лишь выполнял ее волю. Сейчас она стояла по колено в мраморе. У Бенарда пока не было полной уверенности относительно ее ног.
— Я закончил, мастер, — сказал Тод. — Покажете, что мне еще нужно сделать? — Тут он посмотрел за спину Бенарда и вскрикнул: —Ой, мастер! Бегите!
Катрат Хорольдсон шагал к ним через двор. Бенард бросил молоток и резец, вытер руки о тунику и стал ждать. Быть может, теперь все кончится? Убийство для вериста плевое дело — в случае с Катратом оно даже поможет ему восстановить репутацию — но прямое нарушение приказа на людях приведет к суровой каре.
Катрат остановился в нескольких футах от статуи и мрачно посмотрел на Бенарда. Тод попытался спрятаться за Синарой.
— Я пришел позировать, слизняк.
Бенард покачал головой.
— В этом нет необходимости, господин. Я знаю, как вы выглядите. Статуя будет изображать вас, но в два раза больше, как пожелал ваш досточтимый отец. Она будет самой большой в Пантеоне. Сейчас добывают необходимый кусок мрамора, но до весны его сюда доставить невозможно.
Бенард заметил, что поза Катрата стала не такой напряженной.
— Через два дня я должен отсюда уехать.
— Я знаю, как вы выглядите. И запомню.
— Ты не видел меняцеликом, — с угрозой сказал верист.
Бенард с трудом сдержал колкий ответ, что он всегда может обратиться за советом к Хидди.
— Мой господин верен своему богу. А я верен священной Анзиэль. Я высеку вашу статую со всем возможным старанием. Как и эту. — Он указала на Ее статую.
Катрат удивился.
— Но это же Хидди!
— Я видел ее в ту ночь, когда мы… мы… в ту ночь…
— Очень хорошо, — признал Катрат.
Бенард обрадовался, что успел отложить молоток, потому что после этой похвалы мог запросто его уронить себе на ноги.