Дети, играющие в прятки на траве
Шрифт:
— Нет, вы мне ответьте: по какому праву вы убеждены, что и мое сознание, и ваше — да буквально всякое! — имеет склонность к вере? — разглагольствовал он. — Это, я скажу вам, че-ре-ва-то!.. И кончайте, вы меня прилюдно не порочьте, это вашпроцесс — не мой!
— Что ж… Вера — это тяга к натурализации чудес в своей душе, — с улыбкою откликнулся Яршая. — Говоря так, я подразумеваю: вера — это не доверие, а некий изначально существующий логически-фатальный элемент. Не рефлекторный, как у прочего зверья, а именно логически-фатальный — предначертанный, но должный быть осознанным. Вся наша жизнь идет под знаком ожидаемого чуда, то есть состояния или события, которого не может быть.Сам разум наш для мирозданья — тоже в некотором роде нонсенс… Но ведь — появился! Чудо, что ни говори. И мы ждем для себя ответного… Огромного или помельче — не играет роли. Мы как будто бы купаемся в таком вот ожидании, оно для нас — питательная и необходимая среда. Поэтому и все мечтанья наши — это ли не вера!.. Упования, надежды — из разряда иррационального, как к ним ни относись. Вот, скажем, в старину мечтали: что-то там такое сделается — и всем будет очень хорошо… Все будут счастливы… Ну, прямо-таки рай в загробной жизни! Мы-то с вами знаем: хорошо не стало. Но опять же, невзирая ни на что, — надеемся. И вроде бы и вся История, и разум наш, и трудный опыт должны утверждать, подсказывать: нелепы эти упования, а временами — даже и вредны. Так нет! Мы бессловесно и внеобразно как будто чувствуем… Все время в грезах. Справедливость, идеал, гармония!.. Прелестно! А ведь музыка — как раз из этой сферы. Вообще — все творчество. Любой, кто истинно, по благости души творит — тот непременно верующий человек. Да только вера тут особая… Он может презирать религии как способ благостной нивелировки и растления умов пытливых индивидов, может быть безбожником, озлобленным материалистом, вздорным циником, но все равно он веруетв своей душе и только оттого — творит. Хотя… аналогично верует и тот, кто, отрицая, разрушает… Каждый в собственном сознании несет частицу веры — ту, что смог в себе найти и сохранить, у каждого своя планида. Вы вот, например! Вы ж верите и, полагаю, искренне, что биксы — изначальные враги и человеку не чета. Почти что адские создания, посланцы дьявола…
— Э, нет, тут верой и не пахнет! Не приписывайте мне! Я просто знаюэто! — оскорбился Клярус. — Всякий честный человек обязан это знать!
— Подставьте сюда «верить» — что изменится? — пренебрежительно повел плечом Яршая. — Вы поймите: знание и вера суть одно и то же. И не путайте, пожалуйста, с религией — там вера не важна, там важен ритуал, там важно соблюдение догматного обряда, важно утверждение, что на пути к возвышенному ты нуждаешься в посреднике. Но кто его уполномочил, чем он лучше? Самозванство в чистом виде!..
— Пастыри всегда нужны, — с неудовольствием поведал Клярус. — Да, всегда и всюду. А иначе в головах — разброд. Мы, между прочим, потому и бедствуем теперь…
— Что вас не сделали наиглавнейшим пастырем Земли! — докончил с громким хохотом Яршая. — Представляю, как бы мы все жили! Одна мысль на всех, и та — по средам.
— По чему? — не понял Клярус.
— Ну, по четвергам, — явно глумясь, сказал Яршая. — То-то сразу бы настало счастье!.. Счастье — всем, а для чего — плевать. Вернее, ясно, для чего: чтоб неповадно было возражать таким, как вы. Чтоб вы могли держать людей в узде, построив в ряд, и тыкать в морду им, как кнутовищем, этим самым счастьем, вами же придуманным. Чудесно! Счастье подчиняться, счастье с биксами бороться, счастье проливать без смысла кровь — во имя… А вот цели-то и нет — возвышенной, разумной, всем необходимой!.. Тут уж верой за версту не пахнет.
— Вы еще поговорите! — пробурчал с угрозой Клярус. — Если не уйметесь, я прерву сегодняшнее слушание. А потом вам могут слова и не дать…
— Скорей всего, — признал Яршая, снова погрустнев. — Скорей всего…
— Да никаких сомнений! Я, по крайней мере…
— Это-то и плохо. На тернистом пути к вере сомнение должно являться первым, подтверждая справедливость выбранной дороги. А потом приходит остальное, в том числе и вера… Ибо вера — знает, а знание — верит.
Вы, конечно, возразите: знание — продукт науки. Да, но разве же наука никогда не порождала веры? Будоражащей сознание, гуманной!..
— Может быть, слепой? — язвительно хихикнул Клярус. — Вы уж договаривайте до конца!
— Нет, вера слепой не бывает, — произнес Яршая после краткой паузы. — Уверенность слепой бывает, да. Она обычно опирается на факты, а их очень просто переврать, подтасовать… Уверенность — опаснейшая вещь. Тогда как вера!.. Например, в прогресс, в инопланетный разум и его сверхсовершенные, нам не чета, цивилизации, в конце концов — в благополучную и неизбежно познаваемую целесообразность мира!..
Питирим никак не мог понять, чего же добивается Яршая. Хочет защитить себя? Но результат процесса хорошо известен. Да и сам Яршая должен был предвидеть, чем в конечном счете обернется этот фарс. Неужто он надеялся на чудо, о котором столько говорил?! Навряд ли… Уж кто-кто, а он доподлинно знал цену этим чудесам. Быть может, он решил воспользоваться случаем и наконец публично заявить о собственных пристрастиях, о собственных воззрениях? Что ж, не исключено… Вот только ктобыл слушателем, ктоспособен был его услышать?! И к тому же где гарантия, что все сейчас услышанное — правда, что Яршая говорил в действительности те слова, которые звучали в записи? Ведь их вполне могли подкорректировать и целые пассажи страстных заявлений заменить другими… Впрочем, так ли это, вряд ли кто сумеет выяснить. Приходится довольствоваться тем, что есть. Однако ясно при любом раскладе: Клярус был по меньшей мере недоволен поведением Яршаи. Нет, не этого он ожидал. Ну, а чего? Раскаяния, горестных стенаний, просьб о снисхождении? Да в том-то и весь фокус, что Яршая — это было видно за версту — себя виновным не считал! Ей-богу, Клярус мог бы и сообразить… А вот — терпел, выслушивал и даже затевал какую-то дурную перепалку… Или попросту не смеяиначе? Был ему приказ… Пойди теперь установи!
— И что же получается: во всей вселенной нет такого разума, чтоб нас опередил?! — задергался от возмушенья Клярус. — Даже просто — никакого нет? Мы — сами по себе?!
— Нет, разумеется, его придумать можно, — снисходительно сказал Яршая. — Тут, как говорится, нет проблем. Придумать — и поверить.
А потом и обрести уверенность. Все это, при желании, легко преподнести как подлинный апофеоз познания, взрывающего иррациональное из самой сердцевины, изнутри. Поймите же, на всех нас надвигается и вправду страшное: мы начинаем исповедовать религию познания! В которой самое знаниеуже не так-то и необходимо. Потому что в основании любой религии — не вера, а уверенность. Буквальная уверенность: все, сообщаемое пастырями или иерархами, — святая правда. Так оно и было — прежде и сейчас. Само собой, вообразить другую, не похожую на нас цивилизацию — довольно просто. Но нельзя изобрести Культуру!
А она как раз — извечный пробный камень истинного. Вот об этом мы стараемся не думать, ибо сами оказались вдруг на грани иссякания культурного запаса. По причине нашей непростительной забывчивости, Клярус, от напыщенности нашей, от большой дремучести духовной.
Для чужого разума Культуру новую, иную— выдумать нельзя. Однако приглядитесь: в рамках нашей же Культуры этот разум появился. Мы его из принципа не замечаем, мы готовы верить в скорую реализацию любых позорных бредней, а в него не верим — оттого что появился он под боком, не за тридевять земель, а здесь, у нас. Но разве в арсенал науки не включается такое нематериальное понятие, как интуиция?
Ведь это — вера, в чистом виде. И она способна нам помочь сейчас не в эмпиреи воспарять, а трезво поглядеть на вещи.
— Кажется, я понимаю, что вы тут стремитесь доказать, — сварливо отозвался Клярус. — Вы пытаетесь представить дело так, будто мы все в плену уверенности, не имеющей основы, то есть — у иллюзии. Нелепой, стало быть, иллюзии, что биксы — наши лютые враги. Мы ничего не понимаем, и в действительности они — душки, наши лучшие друзья!
А вот — не выйдет! Миллионам вы мозги не задурите!
Питириму очень не понравился подобный поворот допроса. Впрочем, вмешиваться он не стал: не то чтоб из каких-то опасений обратить чиновный гнев и на себя (по табели служилости он был гораздо выше Кляруса) — нет, просто не хотелось лишний раз, без острой надобности, потрафлять создателям информсистемы и по мелочам вновь подменять реальный ход событий (да и сколь он был реален ныне — тоже непростой вопрос). Довольно, с горечью подумал Питирим, я эдак поступал уже, и сам не замечая, буду впредь умней.