Дети, играющие в прятки на траве

Силецкий Александр Валентинович

Оставалось лишь повиноваться. Мы с Харрахом миновали наше кладбище и выбрались на городскую улицу, которая направо шла полого вверх, пока не утыкалась в высоченный каменный обрыв (весь этот берег был холмисто-каменистый, я еще давно заметил), а налево метров через тридцать-сорок, круто изогнувшись, выводила на мощенную брусчаткой небольшую, исключительно уютную, в старинном стиле, площадь с высохшим фонтаном посредине. Во все стороны от площади, как нити паутины, разбегались улочки и узкие проулки. Здания все были в основном двух-, трехэтажные, с нарядными фасадами, как будто подновленными совсем недавно, и опять же в духе эдакой музейной старины — с балкончиками, с эркерами, с островерхими крутыми крышами, с колоннами и даже мелкою лепниной (надо думать, накладной, из стеклопласта). Городок был явно небольшой, какой-то невсамделишный, игрушечный («Тут и помойки все игрушечные», — мрачно заявил Харрах, похоже, напрочь позабыв беседку, где мы ночевали), его словно тщательно скопировали сразу с множества земных различных городов, при этом не особенно заботясь о единстве стиля; может, в нем когда-то и неплохо было жить и даже интересно, но теперь, хотя цвета и сохранились в основном, во всем сквозили жуткая заброшенность и запустенье: и в унылых палисадниках, и в мутных запыленных окнах (даже удивительно, что стекла уцелели!), и в закрытых наглухо дверях подъездов, и в поваленных кой-где оградах, и в дикарски-неухоженных стареющих деревьях, вымахавших во дворах чуть ли не вдвое выше самых представительных домов. Конечно, и на тротуарах, и на мостовых валялось много мусора, опавшей с прошлой осени листвы (и, я так думаю, не только с прошлой осени), и все-таки здесь было как-то чище, чем должнобыть в городе, покинутом давным-давно. Эта деталь меня изрядно удивила, да и не она одна, но лезть с вопросами я ни к кому не стал. Я просто шел по улице и молча озирался. А чуть позади, перекрывая нам путь к отступленью, с равнодушным видом, словно бы гуляя после завтрака, вышагивали пять здоровенных биксов с туповато-сонными глазами. Если уж по совести, мне этот город не понравился нисколько. Не исключено, что многое напортил яркий солнечный осенний свет — он как бы лишний раз подчеркивал пустынность и забытость городских строений, открывая глазу те места, которые при пасмурной погоде, надо полагать, смотрелись бы иными, не такими нежилыми, безнадежно вымершими и не оставляли бы щемящее — вот точное-то слово! — чувство от своей ненужности — сейчас и после… У фонтана мы увидели довольно много биксов: полагаю, что не меньше сотни. Поразительно: откуда сразу столько?! Ну, не может быть, чтоб все они здесь где-то жили — чересчур уж много для одной округи! Впрочем, не исключено, что биксы собрались из разных мест… Но и тогда их непомерно больше, чем положено считать официально! Значит, врали взрослые? И вовсе не случайно опасались биксов? Те ведь запросто могли жить, затерявшись, среди нас, ничем таким особенным не выделяясь — до поры до времени. Простой-то человек и впрямь не различит… Да тот же доктор Грах, к примеру, — врач и врач, как тысячи других, и даже неплохой, насколько мне известно. Или Фока… Сколько их на самом деле — выясни-ка точно! И совсем не факт, что всеони здесь собрались… Скорее, так оно и есть. Вот жуть: такие нелюди бок о бок просидят с тобой всю жизнь — и даже подозрений не возникнет!.. Но одна деталь сейчас в глаза бросалась четко: среди биксов не было ни женщин, ни детей. И ладно бы детей или подростков вроде нас с Харрахом — просто молодых! Всем — лет под тридцать, уж никак не меньше. А случались вовсе пожилые или старые на вид… И что особо удивительно: все — крепкие, подвижные, здоровые, как на подбор. Детей нет, но и немощных, убогих стариков — в людском, обычном понимании — тут тоже не было. Седые добры молодцы… Чудно! Одни стояли небольшими группками, ведя вполголоса неспешный разговор, другие парами или в спокойном одиночестве прогуливались взад-вперед, а кто-то сел передохнуть на парапет… Со стороны — ну, в точности как люди: если бы не здесь, а где-нибудь еще — прошел бы мимо и внимания не обратил. Среди запомнившихся со вчерашнего дня лиц я сразу же приметил доктора — такой же мрачный, властный, он негромко что-то говорил столпившимся подле него биксам, слушавшим внимательно, но — вот что любопытно! — без малейшего почтения или, уж тем паче, обожания. А ведь, казалось бы, — вожак!.. При нашем появлении он мигом замолчал; все с выжиданием, нахмурясь, повернулись в нашу сторону. Гнетущее, мучительное чувство снова овладело мной. Ни одного приветливого взгляда, ни одной улыбки… Тишина и напряжение… Нет, плохо дело!

— Ну? — посмотрел на нас пытливо доктор Грах.

Ни «здрасьте» вам, ни «как здесь очутились»! Будто и не расставались вовсе. Странный, право… Впрочем, я еще вчера заметил, что он как бы малость не в себе…

— Полюбуйтесь на красавцев — живы и здоровы! — выскочил вдруг сбоку, из проулка, нам наперерез, усердный Фока (и когда успел он обогнать нас — ведь совсем недавно рядом был!..). — Они на кладбище могилы ворошили! Там их и нашел. Так что в округе пусть не паникуют.

— Слышал? — ткнул я в бок Харраха. — Нас хватились. А мы — с этими]..Теперь я и не знаю…

— Это хорошо, что ты нашел их, очень кстати. Я уж думал, надо будет все окрестности прочесывать. Собачники сейчас лютуют… Очень кстати получилось, — с одобрением отметил доктор Грах. Нет, право же, никак он не вязался с обликом того Барнаха, о котором столько говорили и которого я представлял себе иным: благообразно-стареньким, язвительным, но добрым, малость немощным и почему-то непременно низенького роста (где-то я однажды вычитал: мол, все бедовые вожди — в натуре низенького роста, отчего у них ущербный комплекс, и они его стремятся властью возместить; по крайней мере мой отец — и вправду невысок). А тут стоял детина двухметрового росточка, с хриплым гулким басом, с жестким — да чего уж там, жестоким! — леденящим взглядом, точно черный ворон, превратившийся на время в человека. Или — в бикса? А вот этого никто, по-моему, не знал… — Придется несколько менять план действий. Коли дети сами к нам пожаловали, будем их держать в заложниках. Так, думаю, верней всего… Идите-ка сюда! — Он поманил Харраха и меня огромным узловатым пальцем. Мы повиновались. А что оставалось?! Никуда теперь не деться… — Здесь, со мной, вы будете все время. Фока, головою отвечаешь, чтобы с ними — ничего!.. — Черты лица его вдруг несколько смягчились, словно чуть помолодели, когда он мощной волосатой пятерней легонько потрепал Харраха по плечу. Тот аж присел на месте… — Как ты себя чувствуешь?

— Неплохо, Даже хорошо! — Харрах выпрямился и с достоинством и без малейшего испуга посмотрел на доктора. Эх, мне бы его выдержку, подумал я, завидуя, уж я б тогда всем показал, чего они на деле стоят! Да, Харрах… Ну, молодец! А ведь в такой, казалось бы, тепличной атмосфере вырос!.. Я же помню, как Яршая с ним носился: то Харрах, да се Харрах, да не продуло бы тебя, да что-то бледный ты, Харрах, да ты уж погоди, не утруждай себя, а мамочка нам вон какой кисель сварила — тьфу!.. И надо же, как ровня держится. Сумел-таки Яршая воспитать… А все так незаметно, полегоньку — чудеса!

— Я, право же, не зря просил тебя зайти ко мне в больницу — видишь, как случилось… — то ли извиняясь (вот уж не подумал бы, что он способен на такое!), то ли уговаривая, тихо сказал доктор. — Но, я думаю, еще успеем, все-все образуется, как надо будет — в новом месте. («Интересно — где?» — невольно подивился я, однако скромно промолчал.) Запомни: главное — добраться. Здесь-то совершенно невозможно оставаться — все накалено. Своим присутствием мы только провоцируем злодейства. Все это до крайности обидно… Да и незаслуженно, в конечном счете!

На меня внимания он вообще не обратил, как будто я был пень или булыжник с мостовой. А я так не люблю, когда меня нарочноигнорируют, я почти взрослый, а не пятилетний недоумок, чтоб меня совсем уж не держать за человека!.. И замашки, я скажу, у этих старичков!.. Ну, хорошо, с Харрахом он знаком, но я-то тоже не пустое место!

— Извините, — начал я, стараясь выглядеть солидно, — вы и в самом деле — тотБарнах?

— А что, Барнахов много? — усмехнулся доктор Грах. — Тех, этих… Как тебя понять?

— Ну, как… Да очень просто! — ощутивши на себе десятки пристальных и удивленных взглядов, я на несколько мгновений стушевался. — Вы и есть Барнах? Я прав?

— Вопрос, однако! Не для слабонервных! — на секунду в глазах доктора мелькнули искорки веселья. — А какая разница, приятель, если так уж, честно? Да, друзья зовут меня Барнахом — видно, заслужил. А как и что в действительности… Не в названии, не в имени ведь дело! Ты вот, например, — Брон Питирим Брион. А почему? У всех по имени, а у тебя их — целых три. А у кого-то, может быть, и десять…

— Н-ну… родители так захотели… — я пожал плечами, сбитый с толку. — У меня отец — Прокоп Брион. Два имени. Не знаю, почему так. Случай, вероятно.

— Нет, не случай, — отозвался доктор Грах. — Совсем не случай. Потому что твой отец второе имя сам себе присвоил. И собрался предложить реформу: чтобы было у людей не меньше двух имен, а еще лучше — три. А вот у биксов пусть по-прежнему останется одно. Как кличка у собаки… Ясно?

— Я не знал, — сказал я совершенно искренне. — Ужасно интересно!.. Да, но если вы Барнах ненастоящий, то, наверное, и доктор Грах…

— Смотри-ка! — хмыкнул доктор. — Непременно надо ко всему подклеить ярлычок… Вот страсть! Ну, предположим, я и есть, как ты изволил выразиться, тотБарнах. На свете что-нибудь от этого переменилось, ты стал в двадцать раз умнее, на Земле утихла всякая вражда? Ну, а скажи: отнюдь, я только доктор Грах или какой-то там Пафнутий Послезванный — что тогда? Мои друзья останутся со мною все равно, пусть я и вовсе буду безымянный. Имя нужно только после смерти — чтоб не путались потомки. А пока ты жив… Общаются с тобойведь, а не с прозвищем. Вот так, мой милый Питирим. Я правильно назвал?

— Да, — тихо произнес я, опуская голову и чувствуя себя последним идиотом, на которого — и по заслугам! — наплевали. — Просто Питирим, естественно… У вас, я думаю, на свете множество друзей?

— Еще бы! Преданных друзей и преданных врагов. Всех — поровну. Людей и биксов… Кто-то будет предавать, пока не поздно, кто-то — торопиться, чтоб помочь… Никто не знает, что ему готовит завтра. Потому я и не разделяю: здесь — друзья, а там — враги… Не огорчайся, Питирим, когда-нибудь и у тебя их станет много — среди всех.Конечно, если ты того заслужишь, будешь что-то из себя являть. Ты понял? — он внимательно и жестко глянул на меня, будто ножом провел по сердцу. Я кивнул. Опять в груди возник знакомый холодок… — Ну, а теперь, — скомандовал, расправив плечи, доктор, — нам пора! Идем вдоль берега, тропой, до маяка — там рядом брошенные фермы, хутора, есть где укрыться… И до вечера сидим, как мышки, — очень тихо. До тех пор, пока не прилетит за нами самофлай. А уж тогда — в Австралию, к друзьям!.. Учтите: никаких прощальных акций, никакого фейерверка. Главное — исчезнуть незаметно. Пусть в округе будет мир.