Дети Империи

Измеров Олег Васильевич

– Я вас озадачила? – прошептала Наташа. – Но вас же не рассердила моя мечта…

– Просто боюсь шуметь, чтобы вы не вспорхнули, как мотылек. Я не хочу, чтобы вы улетали…

«В этом должна быть какая-то система», – подумал Виктор. Ему три раза предложили женщину. Три раза. На третий раз в России не положено отказываться. Почему? Из вежливости? При чем тут вежливость? Во многих русских сказках выбирают три раза, – может, они играют на особенностях русской психологии. Что предложили в первый раз? Интрижку с красивой горничной. Мечта обывателя. Обывателей большинство, логично, что в первую очередь. Обывателя, обывателя… А это не связано с делением по цвету штанов, о котором рассказал Альтеншлоссер?

Первое предложение в расчете на обывателя, обывателей большинство. Второе – мелкое и грязное, мечты негражданина. Третье – да, Альтеншлоссер говорил слова «ради продолжения рода». Не для похоти, а для продолжения рода. И ради продолжения нации. Высокая идея… Близость с женщиной во имя нации, подчинение личного, интимного, нации – в рейхе идеал гражданина. Третий вариант, от которого он не должен отказаться. А если он откажется от всех? Признают неполноценным? И как это скажется на задании?

– Вы, верно, боитесь, что я хочу вас окрутить? Но вы лучше меня знаете, что мы с вами скоро расстанемся, и расстанемся навсегда.

– Я думаю о том, что произойдет с вами после этого. Не хотел бы поломать вам жизнь.

– Не поломаете. Даже наоборот… В рейхе с дефицитом мужчин целый культ матерей-одиночек. Для граждан, конечно, но брак с Вольфом дал мне паспорт гражданки рейха, это все равно что раньше фольксдойче…

«Рейхсфюреру, возможно, для контакта нужен именно гражданин», – думал Виктор. А может, контакт будет строиться из того, как его, Виктора определят. Нет, слишком уж роскошно… Хотя что такое «роскошно» для интересов рейхсфюрера? Если это касается его личной любимой шеи, СС пол-Европы в позу поставит.

– … После рождения ребенка одиноким матерям из числа граждан здесь дают другой класс налогов и еще пособие, такое, что можно не работать, пока дитя в младенчестве. Или можно работать, а для ребенка нанять няню, но я не хочу, чтобы это была няня, я хочу сама научить, передать все, что знаю, я хочу, чтобы ребенок слышал нашу, русскую речь, а не «Сказки перед сном» с телестудии, я сама расскажу наши сказки, я их все помню…

«Но и в таком случае это может быть провокация», – думал Виктор. Почему, почему его не предупредили, не проинструктировали… Никто ведь не сказал – ни Ковальчук, ни Хандыко – почему… Не знали, не предусмотрели? Да, как же. Прямо там такие простаки и сидят. Почему, почему… Как нарочно. Впрочем, почему «как»? Именно нарочно. Так что, им надо, чтобы он вляпался? А как иначе объяснить… Специально ничего не сообщали, чтобы влип и реагировал натурально, а не наигранно. Так что же, получается, по заданию он теперь должен… А что с ним потом будет? Хотя кому какая разница, что с ним будет…

– …Вы, наверное, заметили, здесь во всех фильмах положительный герой, если он не совсем юноша, а возмужавший человек, берет в жены именно женщину с ребенком, а еще лучше с двумя или тремя. Здесь считается, что это хорошая женщина, раз она решилась иметь детей, а если детей нет, то к ней относятся настороженно: то ли она не может иметь детей, то ли не хочет, а если так, она не может относиться к порядочным… Чтобы устроить личную жизнь, мне здесь все равно придется жить по их морали и сперва родить ребенка, а потом…

«Дурак я и эгоист, – внезапно сказал себе Виктор. – Может, завтра звезданет бомба и разнесет все это к чертям собачьим вместе с домиком, а я сижу и думаю о своей шкуре, какие неприятности огребу. Да по фигу, какие неприятности и чем оправдаюсь. Ничем не стану оправдываться. Все равно кранты были бы, а так – хоть люди на земле еще поживут… И в моем ребенке я буду жить тоже».

Он вдруг резко привлек к себе Наташу – она ахнула, но не сопротивлялась – и жадно, словно обезумевший от жажды путник в пустыне

к хрустальной фляге с родниковой водой, припал к ее губам, коснулся кончиком языка их изнутри. У Наташи вырвались короткие, прерывистые стоны, она быстро сомкнула руки у него на шее. Все, что видел Виктор перед собой, – это ее закрытые глаза, аккуратное ушко, коротко остриженные волосы и пульсирующую жилку на виске.

– Сейчас, сейчас… Милый, спасибо, милый, милый…

– Подожди, тут… Тут нет кровати или дивана…

– Ничего… хватит кресла… я сейчас…

Тело Наташи выгнулось, как натянутый лук в руках стрелка, голова была запрокинута назад, глаза смотрели в балки потолка, из полуоткрытых губ вырывалось страстное дыхание, ее тонкие пальцы с неожиданной силой стискивали его плечи. Она вся уходила в порыв чувств, пронизавших, словно электрическим разрядом, ее плоть снизу доверху, и, казалось, она вот-вот упадет без признаков жизни. И когда она наконец упала, изможденная и счастливая, уронила руки и голову на его плечи и грудь, Виктору почудилось, что она невесомее шелкового платка.

– Спасибо тебе… спасибо…

– Наташа… Может, мне как-то остаться здесь, мы поженимся, я буду обслуживать арифмометры и пишущие машинки или в какую-нибудь торговую фирму… я хорошо угадываю, как развивается спрос на бытовую и счетную технику, мне везет всегда…

– Не надо… Мы скоро должны разойтись, не беспокойся обо мне…

– Ну а ты не пожалеешь?

– Non, je ne regrette rien… Прости, я забылась и перешла на французский, мне говорили, что ты не знаешь…

– Эти слова знаю. «Я ни о чем не жалею». Строка из песни Эдит Пиаф.

– Пиаф запрещена в рейхе, она хотела петь по-французски и уехала в НАУ, но там надо петь по-английски, и ее там мало кто знает, в основном французские эмигранты, и вроде последнее время она болеет… В Париже тогда я еще застала ее концерты…

«Бедная Пиаф, бедная Наташа… Неужели здесь, в этом мире, в скромном СССР, где люди ездят на трамвайчиках и где стандарт благополучия – квартира со всеми удобствами и высокими потолками, – люди действительно счастливее, чем где-то еще на Земле?»

…Вечером гостиную вновь наполняла музыка Шопена; пальцы Наташи летали по клавишам стремительно и страстно, и что-то победно-торжественное отдавалось в мелодии.

Поднимаясь к себе наверх, Виктор вдруг увидел фройляйн Лизу; она стояла у окна и протирала мокрые щеки носовым платочком; глаза ее были красными.

– Что-то случилось? Они все-таки не оплачивают контракт? Или что-то с близкими?

– Нет, с контрактом все в порядке, простите… с близкими тоже хорошо, герр Виктор очень заботлив… Это так, чувства…

– Лиза… вы случайно не ревнуете меня к фрау Вольф?

– Нет… это просто музыка, фрау Вольф чудно играет, это музыка сделала со мной что-то странное, я вдруг заплакала… Все хорошо, я уже в порядке, надо только помыть лицо…

«А ведь Шопен был польским композитором…»

Глава 21

Путь в логово зверя

На следующий день сразу же после завтрака под окнами послышалось плотоядное урчание мощного двигателя, и в холл бодрой походкой вошел Альтеншлоссер, мурлыча под нос мотив песенки «Любовь такая у матросов», той самой, с которой у Бондарчука в «Они сражались за Родину» офицер шел в атаку с сигаретой. На сей раз Дитрих был в серо-зеленой форме; Виктору тут же вспомнилась фраза: «А я думал, вы своих только в черное одеваете», – и он искренне пожалел, что мало лазил по военно-историческим форумам и весьма смутно разбирался в обмундировании и наградах. Железного креста у Дитриха точно не было, а смысл планок и ленточек оставался для него столь же неясным, как китайская грамота.