Дети Ивана Соколова
Шрифт:
Мимо нас пробежали бойцы в плащ-палатках. Вовка тут же объяснил:
— Для броска накапливаются.
Одна за другой разорвались вражеские мины, обдав нас горячим воздухом.
Из всех соседних щелей к мосту тянулись жители. Все были очень худыми. Неужели и мы стали такими? Я нес ведро и стеганки. Одну из них надел на себя. Рукава болтались, и их пришлось подвернуть.
Много нас сбилось в туннеле под мостом, продуваемом осенним ветром.
Александра Павловна с Вовкой принялись в стороне копать щель.
Я расстелил
У стены стояла высокая старая женщина; взглянула на меня и, заметив, что я тоже обратил на нее внимание, сразу же отвернулась и больше не смотрела в мою сторону.
Меня удивил ее поношенный черный балахон с широкими рукавами, напоминавшими крылья. Засаленная, дырявая матерчатая сумка висела на большой белой перламутровой пуговице. На ногах красовались клетчатые домашние туфли с большими пушистыми помпонами. На голове же ее торчала детская панамка, из-под которой во все стороны выбивались косматые волосы какого-то мутного, неопределенного цвета.
«Должно быть, тронулась после бомбежки», — подумал я. Мне стало жаль старуху, я подошел к ней и спросил:
— Бабушка, ты в Сталинграде жила или из Ленинграда приехала?
Она ничего не ответила, но все же обернулась и как-то странно, вскользь, блестящими глазами посмотрела на меня, будто что-то хочет и не может сказать.
Я понял — она глухонемая.
— Бабушка, может, пить хочешь? Я принесу, — крикнул я очень громко.
Но она и на это ничего не ответила.
Землянка была еще не готова. Александра Павлов-па и Вовка собирали вокруг доски, подкатили бревно; когда же стемнело, отправились к нашему блиндажу забрать оставленные вещи.
Фекла Егоровна не отходила от детей — то одеяло поправит, то сядет так, чтобы загородить собой ветер.
Я лег на стеганку и ею же завернулся…
Должно быть, спал некрепко, потому что сразу же проснулся, когда почувствовал — кто-то погладил меня по голове и очень негромко сказал:
— А волосы уже отросли. Какой знакомый голос!
Я вскочил и увидел высокую глухонемую старуху. Заглянул ей в глаза. Не помня себя, я схватил ее за руку. Теперь я знал все. Это ее голос, ее глаза, ее рука — большая, шершавая. Я прижался к ней, к моей Шуре. А она что-то забормотала. Я гладил ее руку. И снова услышал такой знакомый голос:
— Хороший мой.
Как же она так состарилась? Она накинула мне на плечи стеганку и потащила за собой. Но только мы отошли на несколько шагов, как Шура остановилась и сказала:
— Видишь, какая я стала.
— Тетя Шура, разве можно так скоро стать бабушкой? А морщин у тебя сколько!
— Все лицо в морщинах. Недаром беззубая! Слушай, Геночка, не расставайся с этими людьми, а мы снова увидимся. Иди на свое место и никому ни слова. Как я рада, что тебя повидала! А мне туда! — Шура подняла крыло своего балахона и показала в сторону нашего блиндажа.
Она
Я не сразу опомнился. Что же я стою? Так ждал Шуру, а теперь опять ничего не известно! Но ведь здесь же Фекла Егоровна, Вовка, Александра Павловна. Как же мне уйти от них? А вот так просто и уйти, туда, за Шурой. Она обещала найти Олю. Она никогда не говорила мне, что я маленький. С ней не страшно.
Все это пронеслось разом, а я уже шел за ней.
Вспыхнули ракеты, вначале красная, потом зеленая. Гаркнули мины. Шура легла. А я, не теряя времени, подбежал к ней совсем близко.
Теперь мы снова вместе. Она услышала мой топот, обернулась и сказала:
— Гена, вернись!
— Шура, возьми меня с собой. Она не хотела, чтобы я к ней приблизился, стала очень строгой, а потом воскликнула:
— Меня бить надо за то, что я подошла к тебе.
— Не надо бить.
— А если с тобой что случится?
— Ничего со мной не будет, — сказал я твердо, повторив слова Александры Павловны.
— Гена, вернись! — снова сказала Шура.
А я вместо того, чтобы послушаться, подбежал к ней и схватил за черный балахон.
Не отпущу. Она не отгонит меня камнями. Мама взяла бы меня с собой. Я слыхал, что у людей бывает разрыв сердца. Сердце так билось, что я решил — сейчас оно лопнет. Я уже закрыл глаза. И в это мгновение услыхал Шурин голос:
— Открой глаза. Дай я посмотрю, Гена, какие они у тебя. Так слушай же хорошенько. Я говорю с тобой от имени командования. Такой бабушке, как я, нужен такой внучек, как ты. Забудь о том, что звал меня Шурой. Я стала старухой, чтобы меня не узнавали. Ведь многие меня в городе знают. А на старух немцы не смотрят. Я уже была там без маскарада, проходу не дают, еле выбралась. И ни о чем больше не спрашивай. Ладно, беру тебя в помощники.
Я готов был идти за Шурой хоть на край света, не отстану от нее никогда, никогда, хотя она так быстро и крупно шагает.
До сих пор благодарен я Шуре за ее доверие. Теперь-то я знаю, что она тогда не имела права никому открываться. Но что ей было делать, когда я узнал ее?
И она снова протянула мне свою руку, так напоминавшую мне большую, загрубевшую руку отца.
— Я твоя бабушка Наталья. Забудь мое настоящее имя. Я Наталья Антоновна, а ты мой внучек, мы идем в город мамку искать.
— А может быть, Олю?
— Мамку и Олю, — ответила Шура. — Раз так, давай, постреленок, поцелуемся!
Я не знал, кого я целовал — Шуру ли, бабушку ли Наталью, но, когда я снова зашагал со своей спутницей, я чувствовал, что папа и мама довольны мною и желают нам большой удачи.
Мы проползли через полотно железной дороги, потом долго лежали. Еще ползли и забрались в воронку, пахнувшую порохом и дымом.
Все более и более светлело. Сияние ракет стало совсем бледным, и в мутном небе потускнели черточки трассирующих пуль.