Дети Ивана Соколова
Шрифт:
Во время каждой остановки мы с Сережей вылезали из грузовика и старались как могли помочь шоферу. Вначале он прогнал нас, но мы не обиделись и притащили ему целую охапку веток.
Наконец машина остановилась в последний раз. Откинули борт, и какие-то незнакомые женщины взяли на руки малышей. Одна из них хотела помочь Сереже, а он сам спрыгнул, но, по-видимому, у него подвернулась нога, и он бухнулся прямо в лужу. Мне протянул руку шофер. Несмотря на то что затекли ноги, я бы с удовольствием еще ехал и ехал…
Стараясь скрыть свой неловкий прыжок, Сережа
— Как ты думаешь, куда нас привезли — на запад или на восток? — с таинственным видом спросил он меня.
Я не задумываясь ответил:
— На запад.
Сережа толкнул меня в бок и громко крикнул:
— На восток!
Разочарованные, мы побрели к дому, похожему на длинный сарай. Там у крыльца распоряжалась высокая, широкоплечая женщина с непокрытой головой.
Мы недоверчиво оглядывались кругом. Посередине двора лежала большая металлическая бочка из-под бензина. Не сговариваясь, мы одновременно ударили ее носками сапог, будто нам попалась под ноги обыкновенная жестянка. Бочка глухо отозвалась.
Так вот он, дом, где нам жить и горевать по оставленному Сталинграду! Каким этот дом показался нам тогда неуютным и неприветливым! Стены голые, закопченные, свет тусклый; ни скамьи, ни табуретки.
Сели мы тогда прямо на пол, и Сережа посмотрел на меня так, будто я в чем-то перед ним провинился. И еще запомнилось мне в пустой комнате большое зеркало — от пола до потолка. Вот перед ним стоит Валя, она смотрит на себя грустно и испуганно, подперев рукой щеку. Какая она худенькая!
Я с любопытством взглянул на себя и не огорчился. Я вырос за это время. И я вспомнил, как отец раз в месяц, по первым числам, ставил меня у двери, клал на голову книгу в твердом переплете и карандашом проводил черту, отмечавшую мой рост.
Высокую говорливую женщину с большими руками звали няней Дусей. Мы удивились, когда узнали, что не она здесь самая главная. Главной же оказалась женщина совсем небольшого роста. Это она первая спросила, как зовут меня. А Сережу сама назвала Сергеем. Он встрепенулся, а она в ответ провела ладонью по его волосам и сказала: — Жесткие!
Вскоре всех нас раздели, и мы сидели голышом на полу, на каких-то подстилках. Даже вспомнить сейчас страшно, какая у многих была кожа: кто желтый весь, а кто будто пеплом посыпан. Стало холодно. Нас накрыли одеялами. Некоторые сжались в комочек. Сережа опустил голову на худые колени; он прикрывал ими кучку трофейного имущества, извлеченного из его карманов. У Вали дрожали плечи…
Няня Дуся мыла нас в большом тазу. Нательную рубашку выдали мне тоже какого-то пепельного цвета. Она давно прохудилась на спине и треснула, когда я натягивал ее на себя.
Мы думали, что наше белье сушится на весеннем солнце, но, как потом оказалось, у многих одежду просто сожгли.
Мне с Сергеем повезло; наши гимнастерки и галифе защитного цвета пощадили, но, когда нам их вернули, они сильно пахли паленым. В своем военном обмундировании мы выглядели лучше всех.
У нас было только по одной смене белья; его
Ване Петрову досталась женская поношенная кофточка из бумазеи на кнопках. У Вани не действовала правая рука. Он и сам толком не мог рассказать, как это произошло; наверное, придавило его где-то. Рука безжизненно болталась. Ваня даже не мог пальцы сжать в кулак. Зато умел двигать ушами. Ваня состроил мне рожицу и засвистел, как чижик. Тут кто-то из ребят сказал ему: «Эх ты, сухорукий!» А Ваня в ответ только щелкнул языком.
Во время медицинского осмотра наш врач Светлана Викторовна грустно посмотрела на Ваню, а он ей весело подмигнул.
Сережа недоверчиво, исподлобья смотрел на врача. Она показалась ему слишком молоденькой, и он даже ничего не ответил на ее вопросы.
А мне она сразу очень понравилась. Ведь и моей маме никто не верил, что у нее двое детей.
От няни Дуси мы узнали, что, если бы не война, Светлана Викторовна еще училась бы. Война заставила ее стать врачом в более короткий срок, чтобы скорей попасть на фронт. Но попала она в маленький городок лечить таких фронтовиков, как мы.
В первый же день нашего пребывания в детдоме она усердно вымазала всех зеленкой.
Нас приводили в порядок. Няня Дуся никак не могла расчесать частым гребешком волосы нескладному и длинноногому Андрею Давыдову.
— Жиру нет, одна перхоть, — приговаривала она сокрушаясь.
А Андрюша только сопел.
Так и хотелось его поддразнить. Один раз я дал ему легкий подзатыльник, но он остался и к нему равнодушным, посмотрел на меня недоумевающим взглядом и почему-то спросил: — Нет ли пороху?
Я не знал, что ему ответить. Зачем ему понадобился порох?
За обедом Андрюша, ко всему равнодушный, наспех глотал щи из кислой капусты, будто боялся, что у него отнимут его миску. И после он долго жевал. Как оказалось, ломоть хлеба он спрятал про запас.
Сколько среди нас было тогда жадных! Боялись: а вдруг отнимут еду!
Наступил вечер. Мы сидели в темноте.
— Как ты думаешь, если мы убежим, будут нас искать? — спросил меня Сережа, когда мы улеглись на соломе.
А я не успел ему даже ответить, сразу заснул. На следующий день, после завтрака, мы совершили с Сережей самовольную отлучку.
С особым удовольствием прошмыгнул я вслед за Сережей в ворота, которые никто не сторожил.
Оказалось, что в нашем детском доме много построек, все такие же ободранные, «без окон и дверей», как и главный корпус.
Мы шлепали по лужам, с любопытством озираясь вокруг.
Ну что это за «населенный пункт», когда его можно было, несмотря на непролазную грязь, обойти из конца в конец за какой-нибудь час! Так хотелось услышать хотя бы один заводской гудок! Но в «населенном пункте» не было ни одной настоящей фабричной трубы. Над городской пекарней, зданием электростанции и механической мастерской возвышались неказистые трубы.
Первым делом через разобранную ограду мы проникли в городской сад. Обнаружили тир с разукрашенными мишенями и площадку для танцев.