Дети Ивана Соколова
Шрифт:
Мы узнали, что из городка на железнодорожную станцию обычно ходит автобус, но уже несколько дней, как автобус отдыхает во дворе пожарной команды, и все в городке с нетерпением ждут запоздавшую почту.
В городке было очень тихо. Домики стояли как ни в чем не бывало; обыкновенный дым из труб медленно и спокойно поднимался вверх, как нарисованный на картинке.
И так щемило сердце, когда я заглядывал в окна! Ведь подумать только — цветы в горшках, в кадушке фикус чуть не подпирает потолок. А на одном подоконнике — немецкая каска. В нее была насыпана
Сидит у окна женщина и крутит швейную машинку. И моя мама тоже никогда не сидела без дела, Я не видел ее без работы.
Было странно, что взрослые люди протирают совершенно целые стекла в окнах; хозяйки вытрясают половики, а у женщины, которая шьет, вся грудь в булавках…
Кот забрался на подоконник, щурится на солнце.
Пахло весной. А меня все еще преследовал запах гари, жженой извести и золы. Все казалось, что кирпичная пыль, гонимая ветром из сталинградских улиц, продолжает и здесь лететь в глаза.
И когда мы снова, никем не замеченные, прошмыгнули в ворота детдома, я опять, уже с ненавистью, взглянул на железную бочку из-под бензина. Я вспомнил, как свистели такие бочки, когда враги сбрасывали их только для того, чтобы напугать нас. Хотелось не просто толкнуть бочку носком сапога, а взять палку и колотить ее.
Сережа наклонился над моим ухом и сказал:
— Когда подсохнет, тогда и убежим.
Но земля долго не просыхала. По утрам лужицы Покрывались тонким льдом, и мы шагали по ним, Наслаждаясь легким хрустом. Днем наступала теплынь. Текло с крыш. По желобам шумела вода.
Нас тянуло на улицу, к ручейкам. Мы пускали по лужам бумажные кораблики, катушки от ниток и прочие богатства, не переводившиеся в наших карманах.
Весенний поток принял от нас и такие жертвы, как деревянная, обгрызенная по краям ложка и спичечный коробок.
Только поплыл наш коробок с прикрепленным к нему бумажным парусом, смотрим — какой-то старик с него глаз не спускает. Откуда он только взялся? Брови лохматые, весь заросший.
Мы побежали за коробком. Вот он закружился на одном месте, и мы наклонились к нему. А старик оказался прытким. Он не отстал от нас и, опустив железную клюшку в воду, спросил:
— Что это вы, братишки, над водой колдуете? Мы показали ему на коробок, а он заохал: — Как же это можно, спичечный коробок — да в воду? Я сам хожу к соседу за огоньком, а вы коробок выбросили!
— Что это вы, братишки, над водой колдуете?
Не коробок, а кораблик, — поправил старика Сережа и подтолкнул коробок палкой.
Сильная струя понесла его дальше, и мы побежали за ним.
— Эх, ребятки, ребятки, разве можно такими вещами бросаться? — кричал нам вдогонку старик. Видно, и ему было интересно следить за тем, как плывет наш кораблик, но он отстал от нас.
Мы услышали глухой кашель и обернулись.
— Больно? — спросил его Сережа. Старик ничего не ответил.
— А ты, дедушка, не огорчайся. Мы тебе два таких коробка принесем, — обещал Сережа.
Старик благодарно кивнул головой и, одолев кашель, снова выпрямился.
Сережа порылся в кармане и извлек оттуда настоящую трофейную зажигалку, о существовании которой даже я ничего не знал.
У дедушки глаза заблестели.
Сережа сунул зажигалку ему в руку.
Как же мне тебя отблагодарить?
— Ты, дедушка, не благодари. А лучше расскажи нам, как добраться до города Бугуруслана.
Зачем тебе Бугуруслан? — удивился старик.
Я слыхал, что в этом Бугуруслане нам помогут родных разыскать, — ответил Бесфамильный.
Старик начал уверять Сережу, что незачем нам покидать городок, и отсюда можно письмо послать в любое место. Скоро здесь зацветет белая акация. Он звал нас летом на бахчи и рассказал, что в этом городке родился летчик, Герой Советского Союза, сбивший множество немецких самолетов. Своими изделиями славился здешний бондарный завод. А самое главное, в этом городке, в давнишние времена в недостроенном доме близ реки Невелички останавливался сам Разин Степан Тимофеевич, и этот дом до сих пор называют домом Степана Разина.
Сережа многозначительно посмотрел на меня. Ведь мы и думать не могли, что в двухэтажном здании без крыши, которое ничем не привлекло наше внимание, жил когда-то человек, о котором распевают песни. Сережа заспешил, протянул руку нашему новому знакомому и потащил меня за собой. Мы спустились к реке.
Вот и мостики, где хозяйки полоскали белье. Перелезли через плетень, прошли пустырь, миновали домик, крытый толем, перепрыгнули ров и подошли к двухэтажному дому. Он смотрел на нас пустыми впадинами окон, хотя стены его были добротные и прочные, как в крепости.
Широкие ступени вели к двери, обитой железом. Мы навалились на нее всем телом. Дверь заскрипела и открылась. Мы оказались на втором этаже. Перешагнули через широкие бревна и увидели над собой стропила и прозрачное небо. Боязно было сделать шаг вперед: пол без досок ненадежен. Я прислонился к стене и посмотрел в окно, как в бойницу. Виднелись маленькие домишки и черные ветви деревьев.
Мне показалось, что мы стоим на палубе корабля, обдуваемые ветром. Нас обдают брызги волн… И тут я (не знаю только, как это пришло мне в голову) спросил Сергея:
— А ты когда-нибудь давал клятву? Сережа посмотрел на меня с удивлением.
— Хочешь дать клятву?
— Хочу!
— Давай дадим клятву, что будем вместе до самой смерти.
— Давай! — с восторгом крикнул Сережа и схватил меня за руку.
Мы пристально смотрели прямо в глаза друг другу. Отчетливо и с расстановкой произнесли клятву.
И в этот торжественный момент над нами прозвучал громкий голос:
— Всыпать бы вам, бесенята, как следует! На пороге стояла няня Дуся.