Дети крови и костей

Адейеми Томи

– Я могу вам чем-то помочь? – наконец спрашивает она.

– Время налога, – говорит тот, что темнее. – Плати.

Лицо Мамы Агбы каменеет.

– Я заплатила на прошлой неделе.

– Это не налог на торговлю, – взгляд другого стражника скользит по длинным белым волосам предсказательниц. – Содержать мух стало еще дороже. У тебя их с избытком, так что лучше раскошеливайся.

Конечно. Я стискиваю ткань на манекене так, что рукам больно. Королю мало держать предвидиц в подчинении.

Ему нужно уничтожить любого, кто попробует нам помочь.

Я сжимаю зубы, пытаясь не обращать внимания на стражника и на то, как презрительно он произнес слово «муха». Неважно, что мы и так никогда не станем магами, которыми должны были стать. В их глазах мы все еще грязные личинки.

Губы Мамы Агбы превращаются в одну тонкую линию. У нее нет лишних денег.

– В прошлое полнолуние вы уже поднимали налог на предсказательниц, – пытается спорить она. – И за месяц до этого тоже.

Стражник с более светлой кожей выступает вперед и тянется за мечом, готовый напасть при первом признаке бунта.

– Может, не стоит водиться с мухами?

– Может, не стоит нас грабить?

Слова вырываются у меня изо рта прежде, чем я успеваю остановиться. Все замирают. Мама Агба превращается в статую, ее черные глаза умоляют меня замолчать.

– Предсказательницы не стали зарабатывать больше. Откуда, по-вашему, возьмутся деньги на новые налоги? – продолжаю я. – Нельзя увеличивать их снова и снова. Если так будет продолжаться, мы не сможем платить!

Стражник лениво обходит нас, и я мечтаю, чтобы в руках оказался посох. Одним ударом я сбила бы его с ног, точным выпадом раздробила бы гортань.

Внезапно я понимаю, что меч у стражника необычный. Вижу черное лезвие, блестящее в ножнах из металла, более драгоценного, чем золото.

Магацит. Сплав, изобретенный королем Сараном до рейда, созданный, чтобы ослабить нашу магию и жечь нашу плоть.

Как черная цепочка на шее мамы.

Сильные маги могут сопротивляться ему, но большинство из нас этот редкий металл истощает. Хотя во мне нет магии, которую нужно подавлять, от близости магацитового клинка сотня иголок впивается в кожу, пока стражник кружит рядом.

– Лучше бы тебе закрыть рот, девочка.

Он прав. Лучше закрыть рот, проглотить гнев. По крайней мере, так можно выжить и увидеть завтрашний день.

Он склоняется к моему лицу. Я подавляю желание воткнуть иглу в его круглый карий глаз. Может, мне стоит промолчать.

А может, ему стоит умереть?

– Ты… Цыц!

Мама Агба отпихивает меня в сторону с такой силой, что я падаю наземь.

– Вот, – она протягивает стражнику пригоршню монет. – Просто берите.

– Мама, нет…

От ее взгляда я словно превращаюсь в камень. Замолкаю и кое-как поднимаюсь на ноги, зарывшись в узорные ткани своего манекена.

Монеты звенят: стражник пересчитывает бронзовые кружочки в своей ладони. Фыркнув, он говорит:

– Не хватает.

– А должно бы, – отвечает Мама Агба с отчаяньем в голосе. – Это все, что у меня есть.

Ненависть поднимается внутри, обжигающая и острая как шипы. Это несправедливо. Мама Агба не должна умолять. Я поднимаю глаза и встречаюсь взглядом со стражником.

Это ошибка. Прежде, чем успеваю отвернуться и скрыть отвращение, он хватает меня за волосы.

Я кричу, и через секунду стражник швыряет меня на землю, лицом вниз, с такой силой, что у меня перехватывает дыхание.

– Может, денег у тебя и нет, – его колено упирается мне в спину, – но у тебя тут мушки на любой вкус.

Он грубо хватает меня за бедро:

– Начну с этой.

Кожа горит. Я задыхаюсь, сжимаю кулаки, чтобы унять дрожь. Хочу закричать, переломать каждую кость в его теле, но с каждой секундой слабею. Его прикосновение уничтожает меня, ту, которой я с таким трудом пыталась стать.

Я снова чувствую себя маленькой беспомощной девочкой, которая ничего не может сделать, пока солдаты утаскивают ее мать.

– Хватит! – Мама Агба отталкивает стражника, прижимает меня к груди, рыча как рогатая леонэра, защищающая детеныша. – Я отдала деньги, и это все, что вы получите. Уходите. Немедленно.

Стражника бесит ее дерзость. Рука скользит к клинку, но другой солдат удерживает его:

– Пойдем. Нам нужно уйти из деревни до заката.

Хотя темнокожий говорит спокойно, его челюсти крепко сжаты. Возможно, глядя на наши лица, он вспоминает мать или сестру, кого-то, кого тоже хотел защитить.

Другой стражник замирает, как статуя, и я не знаю, что он собирается сделать. Затем он убирает руку с эфеса и впивается глазами в Маму Агбу.

– Научи мух знать свое место, – предупреждает он. – Или это сделаю я.

Он смотрит на меня. Хотя по коже струится пот, внутри я леденею. Стражник скользит взглядом по моей фигуре, как бы предупреждая, что может у меня забрать.

«Попробуй!», – хочу огрызнуться я, но во рту пересохло. Мы молчим, пока стражники не уходят и лязг подбитых металлом сапог не исчезает в отдалении.

Силы оставляют Маму Агбу, будто свеча гаснет на ветру. Она хватается за манекен, чтобы не упасть. Из беспощадной воительницы, которую я знаю, она превращается в слабую незнакомую мне старуху.

– Мама…

Я спешу ей на помощь, но она отталкивает мою руку:

– Оде!

Дура, ругает она меня на йоруба – языке магов, запрещенном после Рейда. Я не слышала его так давно, что мне требуется время, чтобы понять значение этого слова.

– Что, во имя богов, с тобой не так?