Дети луны.
Шрифт:
– Ночью без пистолета не выходи, – посоветовал Ракитин.
Ах, если только ночью… Другое дело. Ночью, пожалуй, он и пригодится. Мало ли…
Глава 6
Огородом я не обременен. Не может хирург конкурировать с потомственным крестьянином в выращивании картошки, огурцов и прочего. Не может и не должен. Хирургу положено жизнь прожить, не касаясь земли. Не из-за спеси, а просто правила асептики.
Да и зачем? Ведро картошки или сумку огурцов купить по карману, но обыкновенно больные или их родственники избавляют меня от трат. Благодарность за лечение? Да, возможно. Но порой мне кажется, что это жертва идолу. На всякий случай, умилостивить темные силы. И выходит – я служитель этих самых темных сил. Сегодня бутылкой «Гжелки» одарили…
Но другие заводят и огород, и кабанчиков, а уж кур, уток, гусей – без счета.
Заведу, положим, и я. Не одного кабанчика, а сразу трех. С утра до ночи жить в хлопотах: накормить, убрать навоз, рассказать сказку на ночь. Три поросенка и я – образцовая семья. Устроим соцсоревнование: кто быстрее наберет центнер. Потом – полтора. А еще потом? Их, поросят, ведь придется того… штыком под лопатку…
Я уж лучше в праздности. Философствовать буду. Поводов предостаточно. Стоит только оглянуться. Зачем я здесь? Для чего? Оперировать ущемленные грыжи, зашивать раны и вскрывать абсцессы?
Об этом ли я мечтал, поступая в Черноземский медицинский институт, заканчивая его с красным дипломом и стажируясь в лучшей московской клинике? Нет, не об этом. Но человек мечтает, а судьба мешает. Раз – и я в Моздокском госпитале, врач-хирург. Два – и я в Черноземском госпитале – пациент. Три – и я комиссован, возвращен в первобытно-гражданское состояние, опять хирург, но уже без куража. Сдулся. Сам себе назначил бессрочную ссылку.
Оглянешься этак, устрашишься и – за стакан.
Но ведь я новую жизнь начал, трезвую. И поэтому пусть бутылка «Гжелки» поскучает. Я запросто обойдусь без нее. Вот уже почти сутки алкоголь не поступает в организм – и ничего, живой. Мыслю – если это мысли. Существую – если это существование.
Конечно, существование, что же еще? Пульс, давление в пределах нормы, самочувствие – отличное, полет продолжается нормально.
Куда лететь?
Лететь-то куда?
Я представил себя со стороны. Классический сельский интеллигент в светлом костюме таинственного производства: на ярлычке пропечатано «Парриские моды Версачеза», но где находится этот «Паррис» с двумя «р», и кто таков Версачез – неведомо. Совсем неплохой костюм, между прочим, целых тридцать пять процентов хлопка, не мнется, да и сидит прилично.
В таком виде не стыдно сходить в гости. Кого осчастливить?
Я долго не раздумывал. Вечер рабочего дня, светлый костюм, Сатурн в созвездии Весов – гадать нечего.
И я пошел к Вильгельму Нафферту, для друзей – Вилли Соломоновичу, военному пенсионеру.
Домик его, аккуратный, опрятный, ухоженный, со всех сторон окруженный зеленью, был воплощением мечты полковника-отставника. Послужив двадцать пять лет где-то в районе Аральского моря, полковник Нафферт решил, что лучшую часть жизни он проведет здесь, в средней полосе России, среди нив и дубрав. В последние дни советской власти он сумел потратить заработанные деньги и купил дом. Здесь, в ста сорока километрах от Черноземска, дома стоили недорого, и офицерских накоплений хватило еще на раритетный автомобиль «Победа», мотоцикл «Минск» и на аквариумы в сто, двести и триста литров со всем содержимым», все куплено у прежних хозяев дома «до кучи» – они, хозяева, переселялись даже не в Черноземск, а в саму Москву, благо сын сделал невиданную карьеру и стал помощником Очень Важного Лица. А в Москве они и аквариумы новые заведут, и машину, и все прочее.
И, наверное, завели. Теплое, несмотря на водопровод, газ, канализацию и двухэтажные дома (у нас даже пятиэтажка есть!) оставалось в душе деревней со всем ее показным простодушием, тщательно скрываемой, но все равно наивной хитростью, страстью к пересудам, вечной нелюбовью к успеху соседей и готовностью повздыхать над соседской же бедой.
Полковник отремонтировал дом, «Победу» и мотоцикл, и зажил жизнью простой и здоровой. Той, о которой задумываюсь и я. Из живности полковник держит дюжину гусей и пару собак, лохматых и злых. Дважды в неделю походы в лес, летом – пешком, зимою на лыжах. По средам полковник садится верхом на мотоцикл и разъезжает с фотоаппаратом по нашему и соседним районам. Пьет полковник только чай и травы. Не курит. В шахматы не играет, но решает задачи. И еще, и еще, и еще – в Теплом трудно что-либо скрыть от народного взора. Тысячеглазый Аргус есть народ (мое открытие)!
Обо всем я думал по дороге к полковнику. Думы мои приняли форму повествовательную, получилось почти как у некоторых писателей, предваряющих явление героя его биографией, описанием быта, привычек, и прочего и прочего. Почти – так как я ничего не знал ни о до-Теплинской биографии Нафферта, ни о его близких, если они вообще существуют, а главное – потому что я пришел раньше, чем разрозненные мысли выстроились в стройную конструкцию. Живи полковник подальше, за Уралом или в Приморье, тогда…
Дом полковника не утопал в зелени – такой дом не потонет. Зелень его маскировала, скрадывала – и черемуха, росшая вокруг дома, и виноград, и фасоль, и плющ, ползущие вверх, к звездам, под самую крышу. Да и крыша какой-то особенной зеленой черепицы, сверху, с самолета, поди, растворяется среди окружения.
Зеленой была и сетка, растянутая на железных столбах, выкрашенных опять же зеленою краской. Вдоль сетки росла какая-то колючая дальневосточная флора, образуя второй эшелон обороны. Но в здравом уме никто через забор не полезет, да и в калитку не сунется. Двортерьеры!
Для гостей, званых и незваных, на калитке висит табличка «Осторожно! ОЧЕНЬ злые собаки!». А рядом – кнопка звонка. Звонок у полковника старинный, на батарейках, и потому происки чубайцев ему не страшны.
Я нажал кнопку. Собаки меня, конечно, знают, а рисковать все ж не стоит.
Вилли вышел на крыльцо через минуту.
– А, Корней Петрович! Проходи, проходи. Я как раз самовар ставлю!
Только сейчас я открыл калитку (она простая, без запоров и крючков, на слабой пружине, все равно без позволения никто не войдет) и пошел по дорожке, вымощенной желтым кирпичом. Двортерьеров я не заметил – верно, лежат под кустами смородины и ждут, не передумает ли хозяин.
Хозяин не передумал, напротив – вынес из дому самовар и поставил на привычное место, вымощенный все тем же кирпичом каменный круг метр в поперечнике. Специальный самоварный круг.
Специальным же сапогом он наладил огонь. Я стоял рядом, любуясь изделием тульских умельцев. Самовар был небольшим, полуторалитровым, и закипал быстро. Начищенный до блеска, он отражал и меня, и хозяина, в комнату смеха идти не нужно.
– Пойдем, посидим, – убедившись, что огонь горит, как положено, предложил полковник.