Дети луны
Шрифт:
Проходили часы. Никто не шел. Один раз голос Даниеля позвал в коридоре: «Адри!» Тогда она схватила стоявший на полу пустой кувшин и швырнула им в дверь. Посыпались осколки. Все смолкло. Она продолжала ждать.
Эти сутки были еще хуже, чем предыдущие. Чувства приобрели странную остроту и неопределенность. Она лежала в неудобной позе, стуча зубами в ознобе, тараща слезящиеся от напряжения глаза на дверь, и одновременно была среди чужих безумных образов. Это не были сны, потому что она видела и комнату, и окно, и стол у двери, но и то, другое, она тоже видела! Встал перед ней темный крест, она начала шептать молитву, и концы креста вдруг превратились в шипящих змей, она захотела отогнать их, но не смогла шевельнуть
Из окна потянуло прохладным ветром, и словно кто-то ласково коснулся головы, разделяя слипшиеся пряди. Ее никто никогда не гладил по голове — родители не ласкали ее, а уж потом кому бы пришло на ум погладить по голове Странника!
Она крепко спала, и если видела сны, то они оставались скрыты и для нее.
В тот же день, после полудня, проверив караул, Даниель Арнсбат шел к боковому зданию аббатства, временно обращенному в казармы, по берегу извилистой речки, впадавшей в монастырский пруд, по берегам которого располагались в уместном соседстве мельница, пекарня и бойня. Тут же в прежние дни бродили многочисленные гуси и утки, ныне съеденные доблестным воинством. Нужно было перейти на другой берег. Даниель направился к кирпичной запруде и неожиданно заметил наверху человеческую фигуру. Он замер как вкопанный, а потом бросился туда.
— Здорово, земляк!
Адриана сидела, свесив ноги. В одной руке у нее была половина белой лепешки, в другой — кусок ветчины, к которым она попеременно прикладывалась. На лице ее и волосах блестели капли воды. Даниель уселся рядом.
— Ну, как ты?
— Неплохо, сам видишь. Жрать только хочу как собака. Ничего, тут на поварне народ сговорчивый…
— И ты уже пришла в себя и все понимаешь?
Она проглотила последнее и бросила крошки в рот.
— Что у тебя ко мне за дело?
— Я хочу поговорить с тобой.
Зачем? — Она снова насторожилась. — По-моему, все, что надо, мы друг другу сказали. Ничего нового ты от меня не узнаешь.
— Скажи, какая у тебя цель? Ведь какая-то своя цель должна быть, иначе зачем рисковать собой?
Это ей не понравилось. Ни больная, ни здоровая, она никому не собиралась объяснять своих действий.
— Вот тоже еще вопрос. А у тебя какая цель? Ты не рискуешь?
— Здесь нельзя сравнивать. Я — мужчина.
Она ухмыльнулась.
— Я на службе, — сердито сказал он.
— И я на службе, о чем уже было говорено. И, кстати, твой отец, когда посылал меня за помощью во время осады, спрашивал меня не о том, мужчина я или женщина, а том, хватит ли у меня сил и храбрости, чтобы дойти.
— Об этом ты мне не говорила. — Он задумался. — Значит, отец… он знал тебя лучше…
— Оставим это. Скажи прямо — что тебе от меня надо?
— Все эти два дня, Адри… но мы ведь только встретились позавчера, а на самом-то деле мы знаем друг друга давно и дружили в детстве…
— Неправда, Даниель. Никогда мы не были друзья ми — просто соседями.
— Ну, пусть так. Все равно. Ты должна выслушать меня. («Должна» ей тоже не понравилось, но она смолчала.) Не тем ты занимаешься, Адри. Того и гляди, убьют… или опозорят… И болеешь к тому же… Выходи за меня замуж, Адри. Не думай, я не шучу — мол, только встретились, и вот… Лучше тебе все равно не найти. Я тебя буду любить. Королю все расскажу, он меня ценит…
— Вот что, земляк, давай условимся. Ты мне этих слов не говорил, я их не слышала. И вообще, как ты до третьего дня не помнил, что я есть на свете, так забудешь и теперь.
— Ты все никак не можешь поверить. Я не обманываю тебя, правда! Мое слово крепкое, если я что говорю, так оно и есть…
— Даже если я и поверю тебе, так повторю то же самое.
— Почему?
— Я не хочу.
— Почему… не хочешь?
— Просто не хочу. С какой стати я должна хотеть?
— Так ведь это лучше для тебя! Вот у тебя голова уже седая, и глаза ввалились… А у меня деньги есть, и земля, я говорил тебе…
— Я сама знаю, что для меня лучше, а что хуже. И кончим этот разговор. По-хорошему.
— Значит, у тебя есть другой?
— Что-о? — Она задохнулась. — Спятил, малый?
— Потому что иначе…
— Вот оно. Ты глухой? Тебе сказали… И не зли меня. Это, — она усмехнулась, — лучше для тебя.
— Если так… у тебя нет любовника… тогда я подожду. А если ты мне соврала… — он помолчал, что-то обдумывая. — Но долго ждать я не собираюсь. Имей в виду — ты у меня в руках. Я обещал не выдавать тебя, и ты должна быть благодарна… — внезапно он ощутил укол между лопаток.
— Еще одно слово, и ты отправишься вниз кормить монастырских карпов. Здесь очень крупные карпы, я знаю…
— Я не боюсь… но я прошу, Адри… Ведь я…
Чей-то слуга бежал по берегу, чертыхнулся, подвернув ногу, и увидел их.
— Эй, люди добрые! Тут какого-то Странника ищут, не знаете, где он?
— Ну, я Странник, а что?
— Король требует!
Адриана убрала руку с кинжалом, поднимаясь на ноги, просвистела сквозь зубы:
— Жить хочешь — забудь!
Она с большим трудом удержалась, чтобы не пнуть его в спину носком сапога. Это было бы низко и просто глупо, но что поделать — Даниель был ей неприятен, Адриана чувствовала с самого начала в нем что-то противное себе, и, хотя до конца еще не уяснила природы этого чувства, оно утвердилось довольно прочно. Ей хотелось оскорблять этого человека.
— Ты, что ли, Странник?
— Точно. Веди, приятель!
Конечно, его следовало бы убить, и немедленно. Это самый безопасный выход. Любовь у него, видите ли! Пятнадцать лет эта самая Адриана жила у него перед носом, и ему не было до нее никакого дела, а как стала она запретной, он сразу распалился. Ишь ты, осчастливить меня захотел! Конечно, его надо убить. Но мешает мысль о Николасе Арнсбате. И к тому же сейчас король отправит Странника обратно, а обратно он не вернется, и больше никто никогда его не увидит. И пусть хоть сто Даниелей распускают свои длинные языки. Все! Нет Странника. Он сорвался со скалы, его подстрелили гернатовцы. Будем жить своей волей… и летом ходить босиком, а не в сапогах, которые мне, в конце концов, осточертели…