Дети луны
Шрифт:
— Я постараюсь скоро вернуться.
Ответа не последовало.
Он вышел, ничего не видя. Всю жизнь он с чистой совестью говорил себе, что ничем не погрешил против закона, которому служил, но сейчас вдруг эта мысль стала ему противна. Выйдя из подвала, он зашагал по коридору и далеко не сразу сообразил, что пошел не в ту сторону. Судя по запаху, где-то рядом располагалась кухня. Он услышал человеческий голос. Глянул за угол. На узкой боковой лестнице сидела женщина, обхватив колени руками. Он вздрогнул. На ней было платье служанки. Ничего в ней не было похожего
Он уехал. Но тревога за Адриану не оставляла его в течение двух последующих суток в Лауде, где он диктовал условия магистрату (в иное время он бы постарался быть помягче). Что еще они могут придумать? В последнее время слово «обман» не возникало на суде. Это напоминало мошенничество, а подобное обвинение выглядело слишком мелочным для высокого суда. Но от мелкого обвинения — к большому… Он торопился, выехал из города в неурочное время, был вынужден заночевать в Нижней Лауде и в Гондрил приехал утром. Первым, кого он встретил во дворе, был Лонгин. Он шел из конюшни — осматривал лошадей, которых привели для его отряда.
— Ну, что здесь было без меня? — нетерпеливо спросил Раймунд.
— А ничего. Как всегда. Его преосвященство опять пытался прицепиться к ней из-за мужской одежды, а она притянула какую-то святую, не то Маргариту, не то Схоластику, не то обеих вместе, дескать, они поступали так же… Эгей! Ты слышишь?
В морозном воздухе явственно слышался звук рога.
— Гонец? — удивился Лонгин. — От кого бы это?
Решетку еще не успели опустить после приезда Раймунда, и ворота открыли быстро. Во дворе показался на совершенно измученном коне всадник с черным обмороженным лицом. Спрыгнул на снег и, растолкав подбежавших конюхов, прохрипел: «К наследнику!»
— Эй, приятель! — крикнул Лонгин, но тот уже скрылся. — У него на щите золотой трилистник. Герб Меласси. Уж не побили ли их мужики?
Переваливаясь по снегу, он заспешил ко входу. А Раймунд отправился прямиком к себе. Все равно все узнает. Действительно, не успел он скинуть плащ и шапку, как в дверь замолотили с криком «На совет!»
Войдя в зал, он увидел наследника, епископа и Лонгина, а за ним входили Унрик, Теофил, Эсберн и Торвальд.
Епископ Гельфрид дождался, когда все заняли свои места. Унрик, впрочем, тут же вскочил и нетерпеливо спросил:
— Так что произошло?
Гельфрид, выдержав драматическую паузу, произнес только одно слово:
— Вельф.
— Та-ак, — сказал Лонгин и погладил ручку кресла.
— Он же был в горах, — вставил Теофил.
— Он спустился с гор против Черного леса, и через Эйлерт собирался направиться прямиком в Сегирт, который ему пожаловал король. Но теперь он изменил свои измерения. Он идет сюда.
— Зачем? — удивился Теофил.
— Затем, что дурные вести очень быстро распространяются. Он узнал о нашем суде.
— А мы-то сомневались в их сообщничестве! — торжествовал Унрик. — И очная ставка все-таки состоится!
— Не думаю, — тихо ответил епископ. — Одно дело, если бы мы привезли его под охраной. Но он силен, свободен и вооружен.
— Точны ли эти известия? — спросил Филипп. — Может быть, Меласси ошибся?
— Нет. Меласси слышал об этом в Эйлерте. Кроме того, Стиг — этот гонец — сам видел лагерь Аскела в долине Манты. Он скакал, меняя лошадей на наших подставах, а Вельф со своей тяжелой конницей непременно задержится. Стиг уверен, что обогнал его дней на пять.
— Пять дней — большой срок. И, в случае чего, Гондрил со своим гарнизоном может выдержать любую осаду, — заявил Унрик.
Епископ поставил его на место:
— Никакой осады не будет. Аскел не посмеет поднять руку на своего сюзерена.
— Он присягал отцу, а не мне, — сказал принц.
— А она-то что скажет, интересно бы знать? — Унрик возвел глаза к потолку. — По-моему, все, что она плела нам про Вельфа, — сплошное притворство. Небось, ждет его не дождется.
— Чтобы удовлетворить твое любопытство, — сухо заметил Раймунд, — нужно просто сообщить ей эту новость. Я берусь это сделать. Уж я-то увижу, обрадуется она или нет.
— Да, прошу тебя, сделай это! Она, похоже, тебе доверяет и не станет притворяться. Торвальд тебя проводит.
— Я и сам прекрасно помню дорогу.
— Э-э, нет. Там теперь везде мои люди стоят. И ни одна тварь не то что к двери — в этот коридор не решится сунуться. И тебя могут не пропустить.
— Пусть будет так. Идем!
«Значит, встречи, вопреки всем усилиям, не избежать. Может быть, это к лучшему?»
Он выложил ей сразу все, о чем узнал.
— Что?! — точно не расслышав, она бросилась к нему, забыв про цепь. Та натянулась, и Адриана рухнула на пол. Опершись на руки, она оказалась перед Раймундом на коленях. Подняв искаженное лицо, она сказала быстро:
— Тогда они должны казнить меня немедленно.
— Ты сошла с ума!
— Так им и передай. Нет, ты не передашь. Я тебя знаю. Ты все еще думаешь, что меня можно спасти. Я сама им скажу. Сегодня. Или завтра. Как только они меня вызовут. Иначе они получат только мой труп.
— Опомнись, несчастная!
— Нет! Я говорила тебе! Я не могу его видеть… Ему показалось, что она несколько овладела собой, и он попытался возразить:
— Это неразумно… — ив ответ услышал то ли стон, то ли крик:
— Но мне же стыдно!
Она дрожала, стоя на коленях.
— Мне стыдно… стыдно… я не выдержу… не смогу…
«Боже мой! Она же его любит!»
А она вдруг отчетливо произнесла:
— И он никогда не простит мне горя, которое ему причинила моя смерть.
«Как я глуп, как смешон со своими догадками! Вот чего она боялась, когда говорила, что ей страшна не смерть, а другое…»
Она поднялась на ноги, так что лицо ее стало вровень с лицом Раймунда, и отрывисто сказала:
— Ты понял меня? Или они выносят приговор, или не будет назидательного урока. Я жду до завтрашнего вечера. Прощай.