Дети луны
Шрифт:
— Так он и ушел, как же!
— Вот это и будет первое из наших условий.
— На словах-то оно все гладко выходит, — пробурчал Лонгин, а епископ — он внимательно слушал, не в пример Лонгину, — спросил:
— Значит, ты уверен в необходимости того, чтобы Вельф женился на Адриане?
— Всенепременно.
— Погоди, — вмешался Лонгин, — ты сказал «первое условие». Выходит, будет и второе. Какое?
— Это же ясно. Освободить нас. И без выкупа.
— Всенепременно… — епископ продолжал размышлять. — Ну, если ты берешься
И Раймунд понял, что победил. На этот раз победил. Правда, подзащитные — или обвиняемые? — ему не мешали.
На пороге появился Ив и, нагло глядя поверх голов сидящих, сказал:
— Мой господин желает знать, до чего вы тут договорились.
— Мы еще не кончили, — надменно ответил епископ.
Раймунд примирительно заметил:
— Я могу передать ему наши требования.
— Да, пожалуй, — задумчиво проговорил епископ. — Похоже, это становится твоим роком. А мы еще посовещаемся.
— И скажи ты ему, — добавил Лонгин, — пусть сегодня же убирается из Нижней Лауды и женится на ком угодно, хоть на сатане, только подальше отсюда!
— Я сам прослежу, чтобы он уехал, когда он отпустит вас.
Вельфа он нашел в пустой кладовке. Тот стоял, прислонившись к стене, но, увидев Раймунда, выпрямился. Раймунд быстро рассказал о состоявшемся разговоре. Вельф согласно кивнул.
— Я и сам думал сегодня уходить отсюда.
— Куда же ты направишься теперь?
— В Сегирт. Там и свадьбу сыграем. Ты тоже приезжай.
— Свадьба… — какая-то смутная тревога коснулась его сердца. — Ты это в последнюю минуту придумал или раньше?
— Я не придумывал. Я решил. Как же иначе? Ночью… ты спал, а мы разговаривали. Она проснулась все-таки… И мы ведь до этого еще слова не сказали между собой…
— Да, было не до слов. И ты сказал ей, что увезешь ее в Сегирт и женишься на ней?
— Сказал… и не должен я никому этого объяснять, но тебе… ты ведь как брат мне теперь, после всего, что было… Я хочу сыграть свадьбу в Сегирте не только для того, чтобы все было честно, а потому, что Сегирт далеко… а ей нужно время, чтобы привыкнуть ко мне.
— Это она сама тебе сказала?
— Нет, конечно. Но я не хочу, чтоб она шла за меня из благодарности. Благодарность… Не нужно мне благодарности. Не желаю знать этого слова.
— Разве ты не спас ее от смерти?
— А разве не я столько раз посылал ее на смерть? Ей не за что меня благодарить, она этого не понимает, но я-то знаю!
Он прошелся по кладовой. «А я считал тебя тупым воякой, — думал Раймунд, глядя ему в спину. — Так мне и надо».
— Я хочу, чтобы она любила меня, а не расплачивалась с долгами… а она как завороженная сейчас…
Раймунд собрался с мыслями, чтобы открыть ему истину и положить конец его сомнениям, но Вельф продолжал:
— Ей нужно опомниться. И забыть. И тогда священник соединит наши руки. А до того между нами ничего не может быть. И в этом, — он резко повернулся к Раймунду, — я дал себе клятву.
«Славно! Похож ты на аскета, а? Сгоришь и свихнешься». Он чувствовал усталость и злость на себя, однако сказать Вельфу то, что он только что хотел, язык не поворачивался. Пусть они сами. Адвокат он. А не духовник. И не лекарь.
— Давай-ка лучше вернемся. Бог знает, что замышляют мои союзнички.
Переговоры завершились следующим решением: Вельф отпускал епископа и Лонгина, а в залог его свободного выхода из Нижней Лауды там пока оставался Раймунд. Но к вечеру и он должен был вернуться в Гондрил, иначе условия теряли силу.
То самое чувство тревоги мучило Раймунда еще больше. Может, это оттого, что он еще не видел Адриану, вершителем судьбы которой он нынче выступил?
— Пока ты будешь их выпроваживать, — шепнул он Вельфу, когда все поднялись, — я хотел бы попрощаться в ней.
— Сразу за лестницей направо будет дверь, — ответил Вельф. — Она там.
Дверь оказалась приоткрыта, и из-за нее тянуло холодом. Он постучал, и дверь сама распахнулась. Войдя, Раймунд поежился — в комнате были открыты окна. Адриана сидела перед ним в кресле, положив руки на подлокотники. На ней было коричневое платье из крашеного холста, видимо, принадлежавшее хозяйке. На плечах — вчерашний плащ. Ноги, стоявшие на приступке, были обуты в меховые сапоги.
— Salve, domina.
— Здравствуй, — она не поддержала делано-шутливого тона. Было в ней нечто чуждое, незнакомое. Немного приглядевшись, он заметил — волосы ее были не распущены, как он привык видеть, а собраны на затылке в узел. Седина выделялась в них больше обычного.
— Мы разъезжаемся сегодня.
— Я знаю.
«Зачем ей понадобилось выстужать комнату? Впрочем, возможно, в темнице она истосковалась по свежему воздуху».
— Он сказал мне…
— Да. Я уезжаю с ним. Ты не замерз? А то здесь сквозняк.
— Ничего…
Разговора не получалось. Он вглядывался в нее, надеясь найти разумное объяснение своим дурным предчувствиям. Она что-то говорила. Прозвучавшее слово «благодарность» заставило его содрогнуться.
— …я как-то упоминала при тебе, что у меня есть деньги. Когда сойдет снег, мы сможем их достать. Так что он не бесприданницей берет меня…
«И это — та самая женщина, что смеялась на смертном костре?»
— …а что до моего происхождения, то для хорошей жены это неважно, и он так считает…
«Вчера она возвысилась над всеми, и вот вернулась, вернулась…»
— Как твои ноги? — спросил он.
— Побаливают слегка… Говорят, гусиным жиром надо смазывать…
«Неужели я желал ей смерти… ради героического конца? Нет! Нет! Никогда!»
Отгоняя проклятую мысль, он не заметил, что она замолчала, и теперь уже она смотрела на него своими запавшими глазами. И он догадался, что все невысказанное им вслух для нее так же ясно, как для него. Словно отвечая, она сказала: