Дети нашей улицы

Махфуз Нагиб

— Настоящие преступники — надсмотрщики! — твердо заявил Габаль.

Аль-Эфенди нервно подскочил и пожаловался жене:

— Я пошел у тебя на поводу, позвал его, а видишь, что вышло.

Не скрывая своей решимости, Габаль сказал:

— Господин! Я в любом случае собирался к вам. Только признательность этому дому за все добро заставила меня выжидать, пока вы сами не пошлете за мной.

Управляющий с опаской посмотрел на него.

— Зачем же ты пришел?

Габаль смело взглянул в лицо аль-Эфенди, понимая, что он открывает дверь, из-за которой хлынет стихия неизбежности. Однако он противостоял этой мощи с непоколебимой храбростью.

— Я пришел добиваться прав рода Хамдан на имущество и спокойную жизнь!

Лицо аль-Эфенди почернело от злобы, а ханум ахнула в отчаянии.

— Ты посмел снова затеять этот разговор? — сказал управляющий, сжигая Габаля взглядом. — Забыл, какие несчастья последовали за тем, как ваш выживший из ума Хамдан дерзнул подойти ко мне с подобным немыслимым требованием?! Клянусь, ты сошел с ума! Я не стану тратить свое время на сумасшедших.

— Габаль! — сказала Хода чуть не плача. — Я хотела пригласить тебя с женой остаться жить в нашем доме.

Но Габаль ответил решительным тоном:

— Я передаю вам просьбу того, чья воля не оспаривается. Это наш дед аль-Габаляуи!

Аль-Эфенди посмотрел на Габаля с отвращением и недоумением одновременно. Хода привстала и положила ладонь на плечо Габалю.

— Габаль, что с тобой?! — спросила она.

— Со мной все в порядке, госпожа, — улыбнулся он.

— В порядке? Разве ты в порядке? У тебя рассудок не помутился? — недоумевал аль-Эфенди.

— Выслушайте мою историю и судите сами, — спокойно ответил Габаль. И он рассказал им то, о чем поведал ранее Хамданам. Когда он закончил, аль-Эфенди еще долго подозрительно вглядывался ему в лицо.

— Владелец не покидал своего дома с тех пор, как затворился в нем…

— Но я встретил его в пустыне.

— Почему же он не выразил свое желание мне напрямую? — нахмурился аль-Эфенди.

— Это его тайна. Ответ известен ему одному, — ответил Габаль.

Аль-Эфенди злорадно рассмеялся:

— Ты настоящий фокусник, ловкач! Еще и с имуществом затеял трюк!

Габаль отвечал, не теряя самообладания:

— Всевышний ведает, что я требую справедливости. Обратись к самому аль-Габаляуи или еще раз взгляни на десять условий.

Аль-Эфенди взорвался от гнева, лицо его исказилось, а руки-ноги задрожали.

— Ах ты хитрый вор! Тебе не миновать наказания, даже если взберешься на самую высокую гору.

— Какое горе! — вскричала Хода. — Не думала я, не гадала, что ты, Габаль, принесешь мне столько горя!

— Неужели это все из-за того, что я требую законных прав рода Хамдан?! — удивился Габаль.

— Замолчи, мошенник! Гашишник! Проклятая улица гашишников! Сукины вы дети! Вон из моего дома! А если и дальше будешь нести этот бред, порешу тебя и весь твой род! — закричал аль-Эфенди во весь голос.

— Смотри, как бы не настиг тебя гнев аль-Габаляуи!

Аль-Эфенди бросился на Габаля и со всей силы ударил его в широкую грудь, но Габаль встретил удар стойко и повернулся к ханум со словами:

— Пощажу его только ради тебя! — развернулся и ушел.

39

Хамданы жили в ожидании приближающейся беды.

Одна Тамархенна была убеждена в обратном, считая, что раз сам Габаль возглавил род, то на этот раз ханум не допустит кровопролития. Габаль не разделял ее уверенности, понимая, что если на карту поставлено имение, алчный управляющий не будет считаться ни с Габалем, ни с другим близким ему человеком. Габаль напоминал родне о том, что дед наказывал им показать свою силу и проявить стойкость. Даабас не уставал повторять, что Габаль купался в роскоши и отказался от всего ради семьи, поэтому каждый обязан поддержать его, и даже если их действия окончатся неудачей — хуже, чем сегодня, их положение не станет. В действительности Хамданы боялись, и нервы их были на пределе, но в отчаянии они черпали силы и набирались решительности, повторяя поговорку: «Чему быть, того не миновать». Только поэт Радван говорил, сокрушаясь: «Если бы владелец хотел, он сказал бы свое справедливое слово, вернул нам наши права и спас от неминуемой гибели». Когда его слова дошли до Габаля, он, встревоженный и хмурый, пришел к нему и тряс его за плечи, пока тот не свалился со стула: «Вот какие вы, поэты, Радван?! Рассказываете героические поэмы, поете под ребаб. А как доходит до дела, прячетесь в норы и сеете панику и пораженческие настроения. Будьте вы прокляты, трусы!» И он обернулся к присутствующим со словами: «Никого аль-Габаляуи не удостоил такой чести из жителей улицы, а вас выделил. Если бы он не считал вас своими прямыми потомками, он не стал бы искать меня и говорить со мной. Но он указал нам путь и обещал нам поддержку. Клянусь, я буду бороться, даже если останусь в одиночестве!» Но он был не один. На его стороне были все до единого, и мужчины, и женщины. Все они знали, что придется пройти через суровые испытания, но не думали о последствиях. Совершенно естественно, по воле обстоятельств, а не по собственному выбору, Габаль стал предводителем квартала. Хамдан не возражал и остался доволен, что избавился от опасной роли, за которую неизвестно чем еще придется расплачиваться. Габаль не прятался в доме, а выходил на улицу, на свою обычную прогулку, пренебрегая предостережением Хамдана. На каждом углу он ждал засады, но, к его великому удивлению, никто из надсмотрщиков его не трогал. Никакого другого объяснения Габаль не находил, кроме того, что аль-Эфенди решил утаить результаты их встречи, надеясь, что и Габаль никому не будет рассказывать о своих требованиях и что все это закончится ничем. Но Габаль хотел вовсе не этого. За этим, думал он, стоит несчастная Хода-ханум с ее материнским инстинктом. Габаль боялся, что ее любовь окажется для него еще более жестокой, чем гнев управляющего, и долго думал о том, что следует предпринять, чтобы погасить тлеющие угли.

Однажды из подвала раздался вопль женщины — под нее ногами проскользнула змея. В доме устроили облаву, и змею искали, пока не нашли и не забили до смерти палками. Дохлое животное выбросили на улицу, на радость мальчишкам, которые тут же подобрали ее для своих шалостей. В этом происшествии не было бы ничего странного, если бы меньше чем через час не послышался другой крик о помощи из дома в начале улицы, что ближе к аль-Гамалии. А когда наступила ночь, из домов Хамданов стали доноситься частые крики. Кто-то видел змею, но она ускользнула непойманной. Все попытки поймать ее оказались напрасны. Тогда сам Габаль вызвался достать ее с помощью мастерства, перенятого у аль-Балкыти. После Хамданы рассказывали, как Габаль стоял полуголым во дворе, бормоча что-то на непонятном языке, и взывал к змее, пока она, повинуясь, не выползла к нему. Эти события были бы забыты наутро, если бы то же самое не повторилось в домах важных господ. Пронеслась новость, что змея ужалила Хамуду, когда тот проходил по веранде собственного дома. Он невольно вскрикнул, и друзья поспешили оказать ему первую помощь. После этого ни о чем другом уже и не говорили, только о гадюках. А змеи все продолжали появляться. Один из гостей Бараката увидел змею между потолочных балок его курильни. Она показалась на минутку и тут же исчезла, а приятели, испугавшись, повскакали с мест и сразу разошлись. Новости о змеях попали на язык и поэтам в кофейнях. Ситуация вышла из-под контроля, когда огромная гадюка была замечена в доме управляющего. Многочисленные слуги обыскали все углы, но не обнаружили никаких следов. Управляющего и его жену охватил страх, и ханум уже подумывала о том, чтобы покинуть этот дом, пока не будет уверенности, что он очищен от змей. В то время как в доме управляющего переворачивали все с ног на голову, у Заклата раздался крик и поднялся переполох. Вернувшийся от него привратник принес известие о том, что змея ужалила одного из сыновей Заклата и уползла. Ужас завладел душами. Из каждого дома раздавались визги и вопли. Когда Ханум решила вовсе перебраться на другую улицу, привратник дядюшка Хасанейн заявил, что Габаль — факир, а они умеют управляться с ползучими гадами, и что один из домов Хамданов он уже избавил от змей. Аль-Эфенди побелел, но не произнес ни слова. Ханум же приказала тотчас позвать Габаля. Привратник взглянул на господина, спрашивая его разрешения. Аль-Эфенди выдавил из себя что-то невнятное. Ханум поставила его перед выбором: либо он приглашает Габаля, либо она уходит из дома. Пыхтя от злобы, аль-Эфенди послал привратника за Габалем.

В доме управляющего собралось много народу, прибывали в основном важные люди, и в первую очередь надсмотрщики — Заклат, Хамуда, Баракат, аль-Лейси и Абу Сарии. Все только и говорили, что о змеях. Абу Сарии сказал:

— Наверняка что-то случилось на горе, раз змеи расползлись по всей улице.

— Всю жизнь мы жили рядом с горой, но ничего подобного не было! — кричал Заклат, не зная, на кого выплеснуть свой гнев. То, что пострадал его сын, привело его в ярость. Хамуда до сих пор прихрамывал на ужаленную ногу. Остальными же просто овладел страх, и они покинули свои дома, утверждая, что для жилья они теперь непригодны.

Наконец пришел Габаль со своим мешком. Поздоровавшись со всеми, он остановился напротив управляющего и его жены, выразив им свое почтение.

Управляющий не мог даже смотреть на Габаля. Ханум же сказала:

— Говорят, Габаль, что ты можешь изгнать змей из наших домов.

— Кое-чему я научен, госпожа, — спокойно ответил Габаль.

— Я позвала тебя, чтобы ты очистил дом от этих гадов.

Габаль вопросительно взглянул на аль-Эфенди:

— А господин управляющий дозволит?

Сдерживая возмущение, аль-Эфенди выдавил из себя: «Да».

Подстегиваемый Заклатом вперед выступил аль-Лейси:

— А как же дома остальных? Как же наши жилища?

— Я готов оказать услуги всем, — ответил Габаль.

Раздались возгласы благодарности. Габаль внимательно вгляделся в лица собравшихся и сказал:

— Наверное, не нужно напоминать, что все имеет свою цену. Ведь так заведено на нашей улице?

Надсмотрщики недоуменно посмотрели на него.

— А чему вы удивляетесь? — спросил Габаль. — Вы берете налог за охрану улицы, а управляющий имеет свою долю с имущества.