ДЕТИ РОССИИ
Шрифт:
– Стыдно говорить, - призналась Надежда Григорьевна, - но мне в церкви тяжело почему-то, тоскливо. На иконы могу сутками смотреть, а вот церковное песнопение не могу слышать - сразу тоска берет и плакать хочется, не знаю, почему.
Наверное, это потому, что у Надежды Григорьевны есть своя вера - в могущественную силу песни делать человека мужественным, щедрым, добрым. И в самом деле, «нам песня строить и жить помогает», нам «легко на сердце от песни веселой», и тот, "кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет».
«НЕ ЖЕНЩИНА, А УДАР МОЛНИИ!»
Я
О всех пунктах этой жизненной характеристики я судить не могу, скорее всего они абсолютно правдивы, но что «отдаст последнее» подтвердилось тут же.
– Не знаете, куда можно определить двух беспризорных мальчишек?
– спросила Мария Яковлевна меня.
– Тут ко мне прибились кормиться два мальчика лет четырнадцати. Как-то раз позвонили, попросили поесть, с тех пор так и приходят. Ну, я кормлю их, если есть чем. А мне их так жаль, мальчики, по-моему, хорошие. Куда обратиться, чтобы их пристроить к месту? Пропадут ведь.
Такая обеспокоенность за судьбу не только близкого, а просто человека свойственна почти всем представителям старшего поколения. Это не удивительно, ведь все они прошли со своей страной трудный и долгий путь, сообща одолели войну, понимая, что выжить можно было только вместе, помогая друг другу, независимо от того, где был человек - на фронте или в тылу. Сейчас не война, однако многим россиянам живется не легче, разве что фашист над головой не кружит да не бомбит, и таким обездоленным, как эти мальчишки, чаще всего помогают не состоятельные люди, а те, кто познал голод, лишения.
… Жила- была неподалеку от Камышина в селе Саломатино семья Серовых -Яков Григорьевич и Ксения Захаровна. Было у них четверо детей - двое мальчишек да две девочки. В 1936 году Серовы переехали в Астрахань, считая, что там будет легче жить. И совсем не думали, что через шесть лет часть семьи вернется обратно, но не в поисках лучшей жизни - по жестокой военной необходимости.
22 июня 1941 года Яков Григорьевич с женой был приглашен друзьями в ресторан по поводу какого-то торжества. Ребятишки носились по улице - лето же, в школу не надо, а родители отсутствуют. И никто еще не знал, что на западной границе уже идет бой, что гибнут советские солдаты, рушатся города, а под руинами остаются мирные жители.
Родители вернулись из гостей и сообщили, что началась война. Дети, конечно, не понимали, что такое война, кроме старшего Виктора, который окончил школу и собирался поступать в военное училище. А вместо этого пошел, как и Яков Григорьевич, на фронт и офицером стал уже в военное время. Ушел, и больше никогда родные не видели его. Последней весточкой от него было письмо из Ростова, что выслал матери денежный офицерский аттестат, а его часть идет на передовую. И лишь после войны Серовы узнали, что Виктор похоронен в братской могиле. Он сложил голову в боях за Ростов, который тогда несколько раз переходил из рук в руки: то фашисты займут город, то наши выбьют их оттуда. Погибли и два брата Якова Григорьевича.
В 1942 году, как раз перед сражением за Сталинград, Ксения Захаровна отправилась с детьми в Камышин - без родни трудно жилось им в чужом городе.
В Соломатино жили сестры Ксении и мать, Марфа Афанасьевна, которой пришлось взять на себя все заботы о восьмерых внуках, потому что дочерей мобилизовали на оборонные работы. В то время строилась спешно железная дорога Сталинград-Казань. Там работали чеченцы-стройбатовцы. Память Марии Яковлевны в связи с ними сохранила маленький, но весьма интересный факт.
Чеченцы жили во дворах местных жителей, естественно, имели военное обеспечение, потому сами себе готовили пищу в котлах. Несмотря на то, что питались солдаты лучше местных жителей, Марфа Афанасьевна, подоив корову, в первую очередь несла молоко солдатам-чеченцам. Те охотно принимали угощение, часто молока не доставалось и родным внукам. Бабушка это делала из милосердия. Во-первых, потому, что на фронте были пять ее сыновей, и она думала, что, может быть, кто-то сейчас помогает им, как и она. Во-вторых, как человек набожный, считала - надо помогать всем сирым и странникам. Чеченцы же были вдали от дома, вроде как странники, вот и угощала их. А те принимали это как должное, мол, женщина и должна угождать мужчине, и ни разу ни в чем не помогли бабушке - ни в хозяйстве, ни продуктами.
Немцы почему-то днем не бомбили «железку», зато прилетали ночью. И тогда бабушкин брат, нарывший вокруг дома окопов, хватал в охапку детей и с фонарем устремлялся к этим окопам. Бабушка сердито кричала: «Ты чего ночью с фонарем бегаешь? Хочешь, чтобы нас разбомбили?» Впрочем, фашистам вскоре стало не до новой железной дороги - Сталинград упорно сопротивлялся, а в ноябре советские войска начали операцию его освобождения.
Ксения Захаровна нашла работу в Камышине на стеклотарном заводе и переехала туда со старшей Аней и младшим Ваней. Машу решили оставить у бабушки, потому что в селе все-таки жилось легче - огород, корова. Зато продуктовую карточку Маши в Камышине делили на троих - 400 граммов «иждивенческого» хлеба. Ксения по своей карточке получала 600 граммов. Правда, Нюсю (так домашние звали Анну) после освобождения Сталинграда взяли в фабрично-заводское училище для учебы на помощника машиниста паровоза. «Фезеушников» кормили, обеспечивали формой, но жили они в наспех сколоченных деревянных общежитиях, где во все щели свободно задувал ветер. Ребята простывали, болели.
– Ну а мы, - вспоминает Мария Яковлевна, - жили с мамой. Видели ее редко. То она на оборонных работах, то в поле работала. А с завода в Камышине не выходила по двенадцать часов. Иногда даже нас, детей рабочих, звали на помощь. Мы грузили стеклотару в вагоны. Платили нам натурой - джемом, растительным маслом, спирт мы тоже брали и меняли потом на продукты. Жили голодно. Как-то потеряли хлебные карточки на целую декаду, и если бы не заводские мамины друзья, не выжили бы - они маме то кусочек хлеба дадут, то овощ какой-нибудь, а она все это нам приносила.